Иван Сирфидов - Поцелуй феи [СИ]

— Ну… — он призадумался. И вздохнул. — Ты по правде-то меня и не любишь, как бы. По-настоящему. Любишь ангельски. Это вроде сильной дружбы для тебя. Я не дурачок, понимаю. Получается, выйдешь вынужденно, потому что надо за кого-то. Я так не хочу.

— Вот ты какой! Сватал, сватал, и тут «не хочу», — с деланным осуждением молвила Лала. А затем улыбнулась тепло. — Ох и глупенький ты у меня, Рун. Ты пойми, когда двое женятся… Они становятся навеки принадлежащими друг дружке. Это значит, вся моя ласка будет только для тебя. Вся моя нежность будет только для тебя. Вся я буду только для тебя. Ты и не заметишь разницы. Да её почти и не будет. Супружество меняет многое в отношениях. Мы будем очень-очень счастливы вместе. Даже с ангельской любовью. Я буду очень-очень счастлива с тобой, я это точно знаю. И тебя сделаю очень счастливым, даже не сомневайся.

— Ну… ладно. Тогда я согласен, так и быть, — усмехнулся он, вернувшись в приподнятое расположение духа.

— Ишь ты, согласен он! — притворно надула губки Лала. — Мне, между прочим, обидно. Сказала ему «да», а он насмехается, вместо того, чтобы умирать от счастья.

— Ничего себе счастье! — развеселился Рун. — «Этого никогда не произойдёт, милый, но ты радуйся». Буду прям праздновать сегодня. Три года. Давай через месяц?

— Может лучше через день? — посмотрела на него Лала с иронией.

— Это было бы идеально, — кивнул он.

Лала рассмеялась. Рун тоже. А затем стал серьёзным.

— Только у меня есть условие, — мягким тоном поведал он. — Я не могу считать твои слова обещанием. То есть обязательством. Три года большой срок, люди меняются, мы ссоримся порой. Вдруг ты меня возненавидишь?

— Ну, Рун, ты и скажешь, — подивилась Лала. — Как ты себе это представляешь?

— Запросто, — признался он. — Ты меня одариваешь слишком. Дары портят людей. Я в этом ничем не отличаюсь от других. Тут нет сомнений. Знала бы ты, как у меня внутри бушевало всё, когда я кинжал золотой держал в руках. А ещё ты можешь встретить кого-то, кто тебе более придётся по душе. Поэтому через три года я возьму тебя в жёны только при условии, что ты сама будешь этого хотеть. Я уважаю твоё слово чести, но принять его без этой поправки не могу. Давай считать, что оно останется в силе лишь если по прошествии трёх лет ты всё ещё не передумаешь выбрать именно меня себе в мужья. И выбор этот должен основываться на повелении твоего сердца, и никак иначе.

— Чтож, так тому и быть, Рун, — глядя на него чувствами тёплыми исполнено, произнесла Лала.

— А вообще, как-то хитро, — с юмором проронил он. — Вроде бы и согласилась выйти, а не выйдешь никогда. Вот засада.

— То «не хочу», то «засада». Тебя прямо не поймёшь, суженый мой, — весело посетовала Лала.

— Получается, мне более не надо просить твоей руки? Ты как бы и согласилась? — озадачился Рун.

— Ну почему же, — разулыбалась она. — Вдруг уговоришь меня и раньше. А то уже привыкла. Никому не откажешь, вроде бы и день зря прошёл.

Теперь уж первым засмеялся Рун, Лала следом. Они замолчали, наслаждаясь своим счастьем, утренней негой, друг другом. Смотрели глаза в глаза.

— Рун, а ведь мы теперь жених и невеста по-настоящему. Не понарошку, — тихо заметила Лала, сияя.

— И правда, — молвил он. — Надо же.

— У меня бабочки в животике от этого.

— Поймай для меня одну.

Лала так и прыснула со смеху. И Рун снова не удержался.

— Эх, такой день сегодня, значимый для нас, а даже не отпраздновать чудесами, — выразил сожаление он. — Я бы разрешил.

— Да, это жаль. Можно в комнатке попробовать что-то вечерком, небольшое, — предложила Лала.

— Никак нельзя. Мы на первом этаже. Тут окна. Кто-нибудь любопытный сунет нос, растрезвонит. Быстро толпа сберётся, поверь. Или принесут нам еду, или опять господин Шэух в гости захочет.

— Чтож, значит будем без чудес. Просто обниматься.

— Мяу, — раздалось вдруг громко с достоинством поблизости за окном.

— Прям как вчера кот орёт, — Рун зевнул.

— Это тот же самый котик, мой львёнок, — сообщила Лала безмятежно.

— Мяу-мяу, — снова изрёк снаружи кот.

— Ой! — вырвалось с озабоченностью у Руна.

— Ой-ёй-ёй, — озорно рассмеялась Лала.

— Мяу-мяу-мяу, — трижды провозгласил кот своё приветствие.

И тут с улицы полилась музыка звериного хора. Не такая, как вчера, не симфония. Это был романтический вальс. И звуки существенно отличались от прошлого раза. Рун и Лала, не сговариваясь, вскочили с кровати, поспешили к окну, Рун быстро открыл его. Хор снова возглавлял тот же самый большой чёрный кот. За ним сидели ровными рядками коты и кошки всех мастей. А за ними с дюжину собак. Все животные с довольными радостными мордочками. Самозабвенно воспроизводили мелодию. Коты исполняли партии за звонкие инструменты, собаки выводили низкие тона, самый крупный пёс явно изображал трубу, покачивая головой, мерно отбивал такты: «вав, вав, вав».

— Да мои вы славные! — расцвела умилением Лала. — Спасибо!

А народ, словно ждал, стал выскакивать из окружающих домов, взрослые и дети. Выбежали и все, кто был в харчевне, включая семейство Уго, с ним во главе.

— Красиво, — произнёс Рун слегка ошалело. — Ты же вроде просила зверей ничего не делать?

— Я просила не выказывать почтение, — смеясь, напомнила Лала. — Не ожидала, что пение будет снова.

— Не хочешь их остановить? — аккуратно осведомился Рун.

— Зачем? Это ничего не изменит, любимый, — Лала указала ручкой на люд. — Всё равно уже все видели. Пусть поют. Так мило, и красиво очень. И романтично. Словно знали, что у нас день особенный сегодня.

— Ладно, — оставалось только смириться Руну.

Впрочем, в какой-то мере он был даже рад, что музыка на этот раз продлится дольше. Крестьянам музыкальные изыски явленье незнакомое. Не встретить нигде их, не услышать даже в праздник. Одноголосье — лютня, или гусли, или дуда, вот что-то в этом роде, притом народное, один сплошной фольклор. Вот это только слышат временами. Оно красиво тоже и родное, но всё-таки и близко не стоит с оркестром, с музыкой мастеровитой известных композиторов, что пишут для знати, для монархов и вельмож. В провинции вообще почти никто похвастать не способен тем, что слышал нечто подобное, столь дивное созвучье. А тут ещё и животные в роли музыкантов. Поэтому народ был растроган, очарован и изумлён, и Руна тоже проняло, слушал с упоением. Лала испытывала несколько иные чувства, но и она была восхищена, восторженно блестела глазками, личико довольное-довольное. Музыка длилась, и длилась, и длилась. А люди всё сбегались и сбегались. Когда хвостатый хор всё же смолк, минут эдак через пять, на улице их было уже где-то под шесть-семь дюжин. Может и поболе.

— Спасибо, мои милые! — ласково поблагодарила четвероногих музыкантов Лала, лучась счастьем безмерным.