Ингвар Нинсон - Красная книга [СИ]

Сильфум изгнал жар и успокоил крысу.

Но зверьку с потускневшей шкуркой и потухшим взглядом уже ничего не помогло.

Хотя на сильфум надеялись даже при сильных заражениях.

Много позже, взяв в руку настоящий сильфум, Нинсон понял, в чём было дело.

И что тот укроп, который ему продали под видом целебной травы, не помог бы в любом случае. И всё мягкосердечие пропало даром. Как казалось до поры. Но именно тогдашним своим милосердием Ингвар объяснял себе, почему договорился с призраком фамильяра.

Тем, что с самого начала их односторонней дружбы принял гигера за странного, нуждавшегося в помощи крысёнка, потом за звериный дух, потом за призрак замученного зверька.

Так Великан сам себе объяснял присутствие странной тени, которую иногда мог ухватить уголком глаза. Особенно, когда резко поворачивался налево.

Других советчиков не было — никто другой не мог даже увидеть Уголька.

Оттого Ингвар и почитал своего дружка фамильярским призраком, случайно прибившимся к нему, после смерти исконного колдовского хозяина. Вовремя не исчезнувшей иллюзией. Потерявшимся духом, что не нашёл свой ловец снов и заплутал.

Изначально фамильяр напоминал не то чёрно-бурую лисицу, не то блестящую ильку, не то крысу фантастических размеров.

Великан, более остальных привечавший Ишту, Десятую Лоа, в широте своего милосердия любил всех тварей, которых подкармливал во владениях барона Шелли.

Вот и своё проклятье, заточённое в образ тёмного дымного зверька, он смог полюбить.

Полюбив — принять. Приняв — поименовать. Насланную колдуньей хворобу, что обитала у него в костях, Великан нарёк Угольком. Почему-то он жил не в танджонах, где полагалось обитать призракам-паразитам или злым проклятиям.

Уголёк, столкнувшись с милосердием, не находил в себе топлива злости и постепенно учился принимать разные образы, вначале, чтобы рушить разум Ингвара Нинсона, а потом, чтобы играть с ним, потихоньку учась у иных зверьков, прикормленных Великаном.

Оргоновый морок стал сказочнику спутником, сотканным из волглой мглы.

Теперь Великан не мог отличить, происходило ли это с ним на самом деле.

Было ли это воспоминанием действительно случившихся событий.

Или воспоминанием о сне. Или и вовсе сном, принятым за воспоминание.

Может, то была какая-то сказка или книга.

Такая яркая, что образы представлялись живыми.

И потом бы ещё снились... снились бы... если ему бы снились сны...

На задворках Лалангамены, в подземной камере умирал Великан Ингвар Нинсон.

Он хорохорился и всё ещё старался не скулить, так и сяк пристраивая в колодках выломанный сустав. У него оставались силы на бессмысленную гордость.

Но то была последняя толика.

Сохранённая в зубе мудрости капелька оргона, которую раскусывают в последний момент, чтобы достало воли улыбнуться в лицо врагу.

Серемет лагай. Серемет лагай. Серемет лагай.

Нинсон не знал, как именно ему предстоит захлопнуть Мактуб.

Но он чувствовал, что дочитал свою книгу. Пора уходить.

Кто приоткроет ему тринадцатую дверь? Лихорадка? Заражение? Кровопотеря? Просто боль? Или у него хватит сил дождаться завтрашних пыток?

Он бы хотел, чтобы всё закончилось здесь. В одиночестве и темноте.

Тогда перестанет так болеть истерзанное тело. И тогда его проводит Уголёк.

Янтарные глаза блестели в темноте, несмотря на то, что на них не падал свет. Илька умывался. Ждал, когда Великан позовёт его.

И Великан ждал, что ему дадут отдохнуть.

Дадут выбрать другую игру.

С этой, похоже, всё.

Серемет лагай.

...Уголёк, идём.

3 Темница — Личная Тульпа

Ингвар встрепенулся от оглушительного вороньего грая.

Плечо горело. Губы запеклись. Невыносимо хотелось пить.

Низкий потусторонний гул наполнял темницу, разгоняя боль и сон.

Дробный, но в то же время сплошной звук.

Триста ворон расселись по бортику колодца и по команде принялись каркать.

Шебуршение у двери. Ключ поворачивается.

Взволнованный Уголёк мечется крысой.

В темноте две огненных искры — глазки.

Ингвар медленно поднялся, едва не скуля от боли, и всё же охнув, когда хрустнуло колено. Раз за ним пришли, пусть застанут с прямой спиной, а не скрючившегося. Ещё, чего доброго, решат, что он забился в угол.

Эта бессмысленная гордость, уже столько испортила в жизни Ингвара, столько раз выходила ему боком и была настолько тяжелой и бесполезной ношей, что, пронеся её через всю жизнь, особенно не хотелось бросать сейчас. На финишной прямой этого бесславного пути. Ингвар усмехнулся.

Впрочем, и сама эта мысль тоже была насквозь пропитана гордостью.

Нормальный человек сбросил бы её, как вериги. И вздохнул спокойно.

Но только не он. Только не Ингвар. Нет.

Он выпрямился из последних сил.

После полной темноты, пленника ослепил белый свет, хлынувший в темницу. Казалось, луна взошла прямо перед дверью. Нинсон даже попятился. Назло мучителям попытался открыть глаза.

Картинка проступала постепенно.

Источником света была маленькая луна на ладони бледной женщины.

Ингвар уже видел прежде люмфайры. Сферы из закалённого стекла, размером с грейпфрут. Труд алхимиков и колдунов.

Труд алхимиков — жидкость внутри, и заточение её в стеклянной сфере.

А труд колдунов — насытить эту жидкость оргоном. Напоить её энергией. Заставить сиять какое-то время. Чем сильнее колдун, тем дольше оргоновый светильник будет работать.

Колдуны и сами пользуются такими, и делают на продажу. Но только белые.

Красные люмфайры только для власти, для тиунов и службы поддержки.

Жёлтые закреплены за гильдией глашатаев. Почта, фельдъегеря, даже убер.

Зелёные продавались кому угодно, но за такие деньги, что с ними никто не ходил.

Лазурные оргоновые лампы были доступны только лекарям и высшей знати.

Фиолетовые, могли приобрести только колдуны, и только показав стигм.

А белые были доступны всем. Белые шли на продажу. Стоили дорого, и чаще использовались как наддверные фонари в дорогих заведениях. Но у барона Шелли имелась личная колдунья и собственная оргоновая лампа.

Поэтому Нинсона удивил не оргоновый светильник, а его цвет.

Он мог ожидать появления тиуна с красным люмфайром.

Мог надеяться, что ему пришлют лекаря с лазурным.

Но белый люмфайр? Здесь, в подземельях?

Обычная женщина? С маленькой луной на ладони?

Поэты часто сравнивали белые люмфайры с маленькой домашней луной — круглый шар белого, а точнее, даже серебристо-зелёного, лунного сияния, с дрейфующими мутными пятнами внутри, и впрямь напоминал луну.

Женщина прижимала к себе чёрную лакированную шкатулку. Судя по тому, как она её держала, шкатулка прилично весила. А зеркально-гладкие бочка норовили выскользнуть.