Ингвар Нинсон - Красная книга [СИ]

Женщина не двигалась. Игольчатые зрачки и задержанное дыхание говорили о том, что она и сама напугана и ничего пока ещё не видит в темноте. Тёмный платок, который сейчас лежал на полу, по всей видимости, был наброшен на люмфайр, а теперь соскочил, и женщина неожиданно ослепла.

Ингвар рассматривал не таясь.

Смущение ему уже отбили, а любопытство ещё нет. Великан любовался.

Всё в женщине было ладным. Каждая деталь. И лицо, и светлые, утонувшие в лунном свете глаза, и даже долговязая фигура. И запах, что окутывал её вещи. Всё это прекрасно сочеталось, но тем неуместнее всё великолепие было здесь.

Запах раскалённого металла, дух свекольного самогона, вонь нечистот — да.

Голый залитый кровью и желчью пленник в колодках — да.

Пьяный костистый дознаватель в грязной рясе — да.

Тупоголовый Мясник в заскорузлом фартуке — да.

Привкус человеческого страха и отчаянья — да.

Всё это было из одной пьесы.

И в сердце тьмы вдруг распустился колдовской цветок.

Словно выпала из ветхого томика ярко-алая шёлковая лента — закладка.

Она больше притягивала взгляд, чем сами страницы.

Бордовое шёлковое распашное платье благоухало каркаде.

Ингвар сглотнул кислый колючий комок. Все эти «к» першили в горле.

Сразу захотелось пить. Надо будет попросить женщину дать ему воды. Как только она оттает. Но та никак не приходила в себя, и Нинсон продолжал разглядывать.

Высокий стоячий ворот из чёрных кружев, подчёркивающий линию шеи, переходил в декольте. В широких рукавах виднелись тончайшей работы митенки, кокетливо прячущие инсигнии. Видны лишь ухоженные бордовые ноготки. Кожаная безрукавка с твёрдыми треугольниками плеч. Корсаж, с ремешками, широкий пояс, полный выверенной небрежности. Из под пояса платье выходило уже двумя полами, открывая тяжелую короткую юбку и плотные штаны бордово-чёрных узоров. Шнурованные сапожки, с отчётливым каблуком для верховой езды.

Из-за этой продуманной разношерстности, из-за открытого платья, корсажа на рубашке, юбки, надетой поверх штанов, образ женщины был и очаровательным, и опасным.

Украшений не было никаких. Кроме костяного амулета на шее, который не подходил к этому наряду. Он и украшением-то не был. Скорее уж вибросвисток, шаманский талисман, череп диковинной птицы, всё это одновременно.

Косметики тоже не было. Кроме странной подводки глаз. Вычурной. Театральной.

Женщина опомнилась. Начала дышать.

Осторожно, чтобы не стукнуть, положила хрустальную луну в угол камеры. Потом двумя руками поставила рядом шкатулку. Оказалось, что она держала ещё и ключ, похожий на тонкую костяную пилу.

Мягко затворила дверь. Заперла хищным ключом.

Это тоже озадачило Ингвара, так как в сказках, которые он привык рассказывать, тюремные двери запирались только с внешней стороны. Внутри действительно нашлась ржавая замочная скважина.

Женщина переводила дыхание. А он раздумывал, красива она или нет.

Потом подошла к пленнику. Приблизилась чуть ли не вплотную. Запах желчи не смущал её, а открытые раны не пугали. Она то ли рассматривала Великана, то ли давала рассмотреть себя.

Тёмные волосы собраны в конский хвост узелком.

Высокий чистый лоб книжной девочки.

Крылатые нервные брови.

Встревоженные глаза.

Зовущие бездонной глубиной.

Цепкий взгляд внимателен и мягок.

Добрая душа. Опасная девочка. Снова противоречие.

Взгляд собранного и решительного человека. Ингвар чутьём понял, какого чудовищного напряжения внутренних сил стоили женщине эти внимательность и бесстрашие.

С этим тонким хрупким носом, с озабоченно сжатыми губами, с едва уловимо подрагивающим подбородком. С этим дурацким ароматом каркаде, и луной в ладонях. Она была так хрупка, так неуместна в этом пыточном подвале, что Нинсону, растерянному и растерзанному калеке, стало её жалко.

Кажется, она заметила его пронзительную жалость и вежливо поприветствовала старинным пожеланием удачи и веселья:

— Гэлхэф!

Ингвар кивнул, всё ещё не зная, что уже может говорить.

— Ты не помнишь меня, колдун? Ты звал меня Тульпа... Когда-то... Сто лет назад.

У Нинсона не было ни сил, ни слов, чтобы что-то сказать. Он улыбнулся.

— Улыбаешься? Значит, не сломали, — удовлетворенно отметила женщина.

Нинсон кивнул и сказал тяжёлым басом, прогрохотавшим в застенках:

— Настойчивость смягчает судьбу.

Тульпа замерла. Посмотрела на него, как будто увидела в первый раз.

— Ого. Вот это голосище у тебя. Ничего так. Да и первые слова что надо.

То действительно были его первые слова.

После долгого-долгого молчания.

4 Седьмая Дверь4 Седьмая Дверь — Руна Исса4

Седьмая Дверь — Руна Исса

Ингвару удалось открыть седьмую дверь.

Ключ, походивший на окаменелое щупальце морского гада, нашёлся в мыльнице, под которую был приспособлен тритоний рог. При определённом упорстве можно было затолкать ключ в замочную скважину. Хотя окаменелость немного сточилась о металлические края.

Дверь подалась и Нинсона обдало солёным морским запахом, и шумом водопада.

Прямоугольник света упал в пещеру к ногам Седьмого Лоа по имени Ной. То был пожилой мужчина с коричневой кожей и глубокими просоленными морщинами. Длинные седые патлы, сухие и спутанные, заплетены в несколько неровных косичек, словно в какой-то момент он перестал причесываться, перестал проверять какое именно плетение удержится при постоянном шквале, и поручил ветру заботиться о волосах.

Седая борода покрытая разводами соли. Тонкая безрукавка из рыбьей кожи переливалась тусклыми чешуйками и темнела в местах, где те отслоились. Твёрдая, распахнутая, не имевшая застёжек, это была не одежда, но доспех. Обозначение брони. Символ. Память о том, что сухопутным людям нужна какая-то одежда. Она оставляла видимой часть загоревшего торса, украшенного белыми полосами шрамов.

Три продольных полосы виднелись на каждой стороне шеи.

След удара трёхпалого морского чудища? Белая татуировка? Жабры?

Из-под бороды виднелся амулет — белый, шершавый от соли костяной рыболовный крюк на плотной бечевке, несколькими витками обмотанной вокруг шеи. Великолепное в своей безыскусности королевское ожерелье.

Голые руки, жилистые и сухие, лежали на костяном багре. Древнее оружие, выточенное из кости исполинского животного. Тысяча боевых отметин и потёртостей покрывала его, как выверенная до мелочей резьба.

Набедренной повязкой древнего моряка служила юбка из разноцветных лоскутов ткани, подоткнутые под широкий пояс акульей кожи. Но стоило задержать взгляд, как под серыми разводами проступали цвета. И тогда эти выцветшие тряпки становились флагами затонувших кораблей.

Ной сплюнул, повернулся и молча пошёл вглубь пещеры. Нинсону осталось идти следом. Потолок, мерцая разводами соли, стекал по стенам. Бирюзовый свет шёл от лужиц плотной желеобразной слизи, разлитых под ногами и прилипших к стенам.