Галина Гончарова - Маруся - 3. Попасть - не напасть [СИ]

Василий не смог оттуда удрать, хотя и хотел. А потом – потом было поздно. Отвергнув его, княжна уехала из столицы. И опять его не отпустили.

Мир потерял всю притягательность.

Вася забыл про балы и попойки, забыл про подруг и приятелей, забыл про все. Ему была интересна только княжна Горская, но ее-то и не было рядом.

А потом…

Она вернулась.

И Вася хотел полететь к ней, но отец попросил подождать. Вася не мог противоречить отцовскому запрету. Магия фамилии, знаете ли… отец волен в своих детях. И его запрет преодолеть можно только такой силой…

А потом был ритуал.

Страшный.

Болезненный.

Он помнил, как его стискивала громадная черная змея, душила, свивалась кольцами… помнил… и крик княжны, и ее глаза – спокойные, решительные, жесткие, и тонкую руку, прижавшуюся к его губам…

– Держись…

Он все это помнил.

А сделать не мог – ничего.

Она уходила.

Он был ей не нужен.

Можно своротить горы и осушить моря, можно зажечь вулканы и укротить смерчи. Магия способна на многое.

А вот заставить полюбить…

Тут ни одна магия не поможет.

Ни одна.

И ни одна магия не вернет тебе любимого человека.

А она уходит… уже почти ушла.

Василий бросился вслед за княжной. Может быть хоть что-то… ну найдутся же хоть какие-то слова?

Шаг, другой…

– Ваше высочество?

Тень вырастает из темноты. Кажется, даже знакомая… Василий отмахивается, и…

Острое жало стали входит ему под левую руку.

Он даже не сразу осознает, что случилось, но…

Становится холодно. Так холодно, так темно и страшно… и как в детстве он тянется к теплу, тянется куда-то…

И гаснет, тонет в темноте женское лицо с сияющими глазами.

– Машенька…

Какая же я была злая!

Вот кто бы знал! Мне кажется, мою злость можно было сцеживать и по банкам разливать.

Вот что?! Что надо сказать, чтобы – дошло?!

Ах, любовь, ах, морковь, ах, капуста с яблоком!

Да, в романах это красиво выглядит, и читать приятно и, прижимая истрепанную книжонку к груди, мечтательно выдыхать в небо, закатывая глазки: мне бы так!

Ага, вам бы так!

Безусловно!

Вы бы от такого счастья сбежали, роняя тапки и теряя трусы. А потом еще шифровались бы, как все КГБ разом. Лишь бы не нашли. Лишь бы вас не тронули…

Вот как объяснить, что мне такое счастье не нужно?

А никак!

Вообще никак, ни словами, ни действиями…

Он – любит. И хоть ты тресни.

Не проявляешь ответных чувств? Ну ты и гадина, тебя ж ЛЮБЯТ! А ты…

А что – я? Я не имею права на свои чувства? Любовь – это, по определению, такое слово, после которого стоп-сигналы не срабатывают и ты становишься обязан «нищастному улюбленному», как говорила моя соседка?

Вопрос, чем обязан, зачем оно кому-то надо… нет, не понять. Ни ответа, ни объяснений, ничего. Тебя – любят.

Вдохновись и служи ему за это всю жизнь. Сколько там тебе осталось, лет сто? Вот сто служить и будешь.

Ей-ей, мне кажется, что за преступления у нас в стране меньше дают. За любые.

Злостью от меня шарашило так, что народ расступался в стороны. Я заметила Романова и целеустремленно направилась к нему.

– Игорь Никодимович?

– Мария Ивановна, прошу вас, буквально пару минут…

Романов что-то прижал к уху. Опа?

Ракушка. Небольшая, оправленная в серебро, явно артефактная – прообраз рации? Интересно… хотя чего удивляться? Люди – существа сообразительные, они найдут, как устроиться с комфортом.

Я кивнула и отошла к стене. Ёжь твою рожь, ну почему нельзя облокотиться? А лучше прижаться лбом к стене, просто постоять… и туфли бы снять…

Злость уходила. Оставалась усталость и тоска.

Безусловно, мне жалко мальчику. Да, для меня Василий мальчишка. И кто-то сейчас скажет: ну так пожалела бы и до конца, авось, у него потом бы прошло, а у тебя не стерлось…

Оправданий можно найти много.

А я…

А что – я?

Я виновна только в том, что не хочу рубить собаке хвост по кусочкам. Лучше уж разом. Пусть больно, пусть плохо, пусть черт-те как…

Это цесаревич может рассчитывать, что ради любви у него все устроится. А я…

Я сразу понимаю – он все равно наследник престола. Кровь-то общая… нет, не нужно мне такого даже рядом, не то, что в своих детях. Пусть не будет тут семнадцатого года, но…

Кто сказал, что меня не замешают в интриги юртов? Или моих детей?

Или внуков?

Ладно, за два поколения я могу отвечать, третье, правнуки, уже будут на попечении моих детей. Но возле трона – возле смерти.

Так было и так будет. Всегда, везде, во все времена…

Надо ли мне такое счастье?

Нет, не надо. Лучше я перебьюсь, чем моих родных перебьют. Кто не верит – смотрим историю. Судьбы фаворитов, и вообще, придворные трагедии. За века и века столько написали – Пушкинская библиотека позавидует. А смысл один. Приближаешься к трону – готовься к смерти.

– Мими?

Опять ты?

Не успела я повернуться к Зизи с намерением ее отчесать поперек шерсти, как от балкона раздался нечеловеческий визг.

Там что – свинью режут?

Ан нет.

– УБИИИИИИИЛИИИИИИИИ!!!

Оп-па!

И кого там убили? Неужели…

Сильно забилось сердце. Я плюнула на все приличия и привалилась к стене.

Василий?

Шум нарастал, народ поддался основному инстинкту.

Нет, не тому, который в фильме. А тому, который любопытство.

Как известно, если что-то случилось, один человек подбежит помочь, один убежит со страха, а еще сорок восемь помчатся посмотреть, что там такое, поинтересоваться, рассказать потом родным и близким, сфотографировать…

Я стояла, оцепенев.

Василий?

Но как?!

Сил двинуться просто не было.

– Мими?

Зизи ахнула и попробовала подергать меня за рукав. Я кое-как отняла руку.

– Зизи… оставь меня.

«Подруга» посмотрела коровьим взглядом и свалила куда-то. Я прикрыла глаза.

Так…

Василий – или нет?

Шум в том направлении…

Нет, не пойду.

Так я и стояла, пока откуда-то не вывернулся неприметный человечек в ливрее.

– Мария Ивановна, пройдемте.

Я потерла виски и послушно прошла за мужчиной.

Меня привели в симпатичную комнатку и попросили подождать.

Я огляделась.

Обычный альков, каких много. Большая кровать, кресло…

Каюсь, я поступила совершенно не по-киношному. Я сбросила туфли, ослабила застежки на платье, улеглась на кровать и уснула. Не сразу, но глубоким и спокойным сном.

Пробуждение было намного хуже, чем засыпание. Меня потряс за плечо посеревший и даже как-то уменьшившийся в размерах Романов.

– Мария Ивановна, просыпайтесь.

Я от души зевнула, прикрыла рот ладонью, извинилась и потерла глаза.

– Да… сколько времени.

– Пять утра, Мария Ивановна.

– С ума сойти. Игорь Никодимович… кто?