Галина Гончарова - Маруся - 3. Попасть - не напасть [СИ]

Страшно даже.

И не дышит почти…

Он уселся рядом с кроватью, поудобнее перехватил Нила.

– Посмотри, малыш. Это твоя мама. Ма-ма…

– Мама, – послушно повторил Нил.

И принялся выворачиваться из рук Ивана.

– Ты куда… эй!

Бесполезно.

Малыш открыл рот – и душевно так зашипел на Ивана.

– Ёжь твою рожь!

Такого Иван не ожидал.

И с ужасом смотрел на происходящие с малышом метаморфозы. Заблестели золотом волосы мальчика, потом чуть поменялось лицо, глаза обзавелись вертикальными зрачками и тоже загорелись золотым светом, во рту откуда не возьмись, выдвинулись клыки, кажется, по шее побежали чешуйки?!

Ваня даже двинуться не смел.

А Нил перебрался на кровать к Маше, обнял мать за шею – и прижался щекой к щеке. И тихо-тихо засвистел.

Или зашипел?

Ваня медленно встал. Подошел к двери в палату и крепко подпер ее спиной. Авось, никто не войдет, пока Нил не успокоится.

Малыша, и верно, хватило ненадолго.

Он отцепился от матери, лег рядом, вытянулся – и тут же уснул. И Ваня в ошалении смотрел, как малыш меняется обратно.

Вот исчезли чешуйки, потемнели волосы…

Кто это?!

Или – что это такое?

Ваня едва не сплюнул на пол.

Да что он несет, к-кретин?!

Кто, что…

Это – Нил!

Его племянник, сын его любимой сестренки! На том Ваня стоял, стоять будет, и вообще…

Если кто усомнится, он тому… в нос даст!

Его это кровь. Его семья. Все!

А кто там отец был… а неважно! Синютин он… то есть Горский, но это не совсем важно. Все одно – свой!

Ваня осторожно отошел от двери, на цыпочках, лишь бы не услышали снаружи, поднял Нила на руки – и направился к выходу.

Петя зашел последним.

Виктор Николаевич посмотрел на Машу, покачал головой.

– М-да…

Петя хлюпнул носом.

– Машенька…

На плечо ему легла теплая ладонь.

– Держись, дружок. Не унывай…

– Ага… легко вам говорить. – Петя хлюпнул носом еще раз. И плакать-то не собирался… оно само!

– Нелегко. Но она бы хотела видеть тебя сильным, ты это понимаешь.

– Понимаю…

– Вот и держись.

Петя кивнул и взял Машу за руку.

– Машенька… сестричка, не умирай, пожалуйста… Маша…

Тишина.

Ни звука, ни жеста в ответ…

Петя так и держал Машину руку, когда вернулся Александр. Чуточку посвежевший, переодевшийся, но все равно ужасно усталый и словно бы посеревший. Выцветший…

– Как она?

Петя покачал головой.

– Ничего. Лежит – и все.

Раньше они с Ваней, честно говоря, думали о Благовещенском разное.

Нужен ли он Маше?

Нужен ли им такой человек в семью?

Может, стоит еще подождать, кого другого приглядеть?

Да мало ли что? Мало ли кто? Все же Маша яркая, живая, искренняя, вся горит огнем, а Благовещенский… какой-то он смутный.

То ли дождик, то ли снег, то ли любит, то ли нет. Неясно с ним было.

А вот сейчас все понятно.

Любит.

Не переживал бы так, если б не любил. Не плакал бы. Не звал Машу…

Сейчас Ваня и Петя согласились бы на все, лишь бы сестра была жива. Поздно…

– Петя, ты где испачкался?

Петя посмотрел на руку. Потом на след на пиджаке…

– Не знаю. Что это вообще такое?

– На ржавчину похоже, – пригляделся Ваня. – Где ты умудрился ее найти?

– Не знаю…

Ваня тоже не знал. А потому кивнул на выход.

– Мы поедем. Александр Викторович, вы нас позовете, если что?

– Да, разумеется.

Слова «смерть» не произнес ни один. Хотя оно незримо витало в воздухе.

Страшно было. И вообще – не зови, вдруг да забудет? И не придет…

Александр отправился в палату. Присел рядом с Машей, взял ее за руку…

– Машенька…

Девушка лежала как и прежде, без движения. Спокойная и недвижимая, словно спящая царевна из старой сказки. Только хрустального гроба и не хватало.

Если бы можно было ее оживить поцелуем.

Александр наклонился и легонько коснулся губами ее губ.

Губы были холодными. И…

Не понял?

Какой-то странный привкус остался… Александр провел пальцем по своим губам, облизнулся, подумал пару минут…

Железо?

Да, похоже…

Но откуда?

Врач появился весьма и весьма вовремя.

– Как наша больная?

– Без изменений, – отрапортовал Александр.

Тимофей Ильич подошел к кровати и принялся изучать показания. Амулетов и артефактов на кровати висело столько – хоть ты магазин открывай. Они мигали огоньками, меняли цвет, несколько штук вообще тихо гудели, отчего создавался эффект гнезда шмелей…

Ничего не понятно, но впечатление производит. Факт.

– Странно…

– Что именно? – не удержался Александр.

– Что-то поменялось в составе крови, – задумался доктор.

– Сепсис?

Слово было страшным. Слово было приговором.

– Нет, – отмахнулся доктор. – Не похоже.

– А… что тогда?

– Не понимаю. Такое ощущение, что у нее слишком много железа в крови…

– Но… так не бывает?

Медиком Александр не был, но уж такие-то вещи знал. Их каждый образованный человек знал.

– Я тоже ничего не понимаю. У нее нет сепсиса, у нее стабильное состояние, но… полное ощущение, что кровь насыщается железом…

– Да? – совершенно по-идиотски спросил Александр.

– Да… а это что такое?

Доктор провел пальцем по коже девушки.

Это было почти незаметно – из-за многочисленных ранок. Но палец словно бы окрасился. Чем-то… рыжеватым?

– Что это? Не понимаю…

Доктор покачал головой.

– Я тоже не понимаю. Но у меня такое ощущение, что железо… выводится через поры кожи!?

– Это невозможно!

– Знаю! Но… вижу другое!

Александр покачал головой. Хотя… а какая разница. Главное…

– Но она не умирает?

– Нет. Состояние стабильное.

– Слава Богу!

Доктор покачал головой.

– Вот уж и не знаю…

Но Александру было все равно. Если Маша не умирает…

Да плевать на причины! Главное – результат! А там… пусть хоть железо выводится, хоть золото… главное – чтобы жива осталась. Остальное разберем!

Плевать было Александру.

Он бы и на железо согласился, и на золото, и на что хочешь, лишь бы любимая женщина выжила.

Вот ведь…

Под пулями ходил, не кланялся, но в том-то и беда. Под пулями – проще. Легче, спокойнее…

Тебя убьют – и все. Миг и нет. И только тебя, не родных, не близких…

Ты уходишь первый, ты отдаешь свою жизнь за правильные цели. За родину, за царя-батюшку, за то, чтобы Русь стояла, чтобы никогда не приходила на родную землю беда, не плакали женщины, не сиротели дети…

Это правильно.

А в больничной палате, когда уходит твой любимый человек, а ты ничего – вообще ничего! – не можешь сделать?

Землю бы перевернул, дракона голыми руками поборол, а нет того дракона. Не с кем бороться, и сделать ты ничего не можешь, и врачи не могут…

Какое ж гадкое ощущение бессилия.