Владимир Чуринов - Лабиринт верности [СИ]

— Но, мэтр, это же ваше…

— Мое. Три остается. Ничего, мне хватит. Я выхожу из дела. А ты меня заменишь. Мочи их, Реймунд. Не стесняйся, их жизни без смысла, глупость и алчность правит ими, может хоть переродятся, эти — Рокочущий смех напугал корабельного кота, кравшегося к бочке с солониной. — Невинноубиенные, во что-то более приличное. В общем пользуйся.

Сердечко упал в руку Реймунда:

— Благодарю, мэтр!

Некоторое время трюм отдыхал от праздных человеческих разговоров, наслаждаясь морской, рабочей тишиной.

— Мэтр, — Реймунд собрался с силами и решил поговорить о том, что волновало его больше всего.

— Знаю. — ответил наставник, совершенно не удивленный, — Ты не Бэгрис. Не получаешь от этого удовольствия. Мне тоже было тяжело в первый раз. Наше дело Реймунд, оно очень непростое. Тут даже не скажешь «кто-то должен». Лучше бы этим никто не занимался. Это великая сила и великая мерзость. Наш Альянс. И да — иногда приходится вываляться в грязи. А иногда даже начинаешь тонуть в ней.

— Мэтр, путь, который я избрал…

— Ты избрал сам, и теперь сам ответишь за свои дела. Да, это выбор. Как бы просто это не звучало. Но дело всегда именно в выборе. Первое задание — самый важный урок, Стург. Раньше выбирали за тебя. Ты делал разные мерзости, — он осекся, — впрочем, не будем об этом. Все, что ты делал — ты совершал по чужому приказу. Покориться или умереть, научиться или умереть. Это наш путь. К сожалению, другого нет. Может мы много грешили в прошлой жизни. Может, повезет в следующий раз. Но сейчас есть то, что есть. Я знаю — ты жив потому, что считаешь условия подходящим компромиссом.

Гетербаг замолчал, тяжело переводя дыхание, похоже, тема взволновала старого, непробиваемого наставника.

— Но первое задание — это последнее испытание. У тебя есть опыт, есть сила, есть средства. Остается научиться делать выбор. Сколько в тебе останется от человека? Чем ты готов пожертвовать ради цели? Альянс отнял у тебя достаточно, пока учил. Все что осталось — твое. Ты сам решаешь, что достойно, а что губительно. И сам выбираешь путь к цели. Ты попробовал, и, похоже, понял. Есть нечто, что стоит между человеком и механизмом смерти. Ты совершил ошибку, и ты понял ее. Прости себя на первый раз и не повторяй больше. Выбирай дорогу так, чтобы к финалу доходил человек, а не бездушная тварь. Да, наше дело — сплошной мрак. Но каждый из нас сам решает, сколько мрака он несет в себе, и сколько мрака он принесет в мир. Это наш путь и наша доля.

— Спасибо, мэтр, — сказал Реймунд, — Я буду помнить.

Ему не стало легче. Пожалуй, даже стало еще гаже. Он сам предал этих женщин, и сам убил де Мелонье, предварительно заставив того страдать. И значит, вся ответственность лежит на нем. На Реймунде Стурге. Сейчас, и впредь, он будет хранить груз своих ошибок, по мере сил искупать их, и стараться совершать как можно меньше новых. Он стал убийцей, но не станет бездумной шестеренкой в механизме мрачного жнеца.

Дверь портовой таверны распахнулась, заведение было полно добродушным весельем: моряки в увольнении, счастливые купцы, возвратившиеся из долгого плавания, миловидные служанки, довольные чаевыми. Шум, гам, смех и здравицы, во множестве звучавшие со всех сторон, как нельзя хуже подходили к настроению нового гостя.

Основной зал был полон, здесь веселились, смешавшись без чинов и обид несколько компаний — богато одетые купцы, прибывшие из Нового Света, пожилые, пропахшие солью рыбаки, в старых суконных штормовках, моряки с корвета «Враждебный» и несколько ватаг крепких, простолицых портовых грузчиков. На толпу со стен взирали пустыми глазами большие рыбы, обратившиеся чучелами, а над жарко горящим камином висела исполинская челюсть стальной акулы.

Воин с суровым, аскетичным лицом переступил порог, оставив за спиной стену осеннего дождя. Плащ с пелериной ронял на грязный пол крупные темные капли дождя, оставляя за хозяином влажный след.

Человек, неприязненно глядя на веселое сборище, бухая в пол тяжелыми ботфортами, прошествовал в соседний, небольшой зал, предназначенных для людей по-богаче. Плащ скрывал добротную одежду из крепкой кожи, перевязи и портупеи были увешаны разнокалиберными ножами, а на поясе нового гостя висел полупустой кошель, бренчащий золотом.

Бенедикт устало опустился за первый попавшийся стол, пятная бархат диванчика неснятым плащом, он положил локти на лакированную темно-красную поверхность столешницы.

Он был вымотан морально и физически. Новость де Кабестэ не удивила норманита, он был готов, к безумной попытке де Мелонье биться на дуэли с провокатором-драгуном. У священника все давно было готово — воскрешающий амулет, шедевр Таш-Мюшских колдунов, лежал в кармане куртки. Потому и отпустил норманит в тот вечер так легко своего подопечного, ожидая скорого разрешения утомительного конфликта. Потому и решил составить компанию несравненной Жанетте, мальчишке нужен был урок.

К сожалению, урок преподали самому Бенедикту, урок смирения. Увидев тело человека, опеку над которым ему доверил Орден, монах понял, что совершил непоправимый грех, позволив гордыне и лености возобладать над собой. Амулет не мог вернуть человека, оставившего полголовы на плитах дуэльного двора. Уже позже, в седле, расточая золото направо и налево, монах осознал, что потерял не только подопечного, совершив проступок перед Орденом. Но и друга, совершив проступок перед самим собой. Грехи ему отпустит духовник, но вот место Алана в сердце навсегда окажется пустым.

Золото на расспросы, необходимые, чтобы точно установить путь преступника, Бенедикт получил от охотницы на ведьм. Жанетта корила себя не меньше, чем монах. Умоляя ее побеседовать с норманитом тем вечером, драгун так же преподнес ей дар, как он сказал «пожертвование на храм», дар, выходящий за рамки многолетнего жалования офицера. Наутро после совершенного преступления, в котором охотница не сомневалась, де Пуатье собиралась арестовать самозванца и подвергнуть пытке, до проступка он все же оставался аристократом и имел некоторую неприкосновенность.

Она порывалась отправиться вместе с Бенедиктом, но больная нога не позволяла выдержать ритм безумной скачки. Потому она помогла монаху золотом, напутствием и святым благословением, от которого Бенедикт еще сутки светился золотистым сиянием и не уставал в седле несколько дней.

Сама де Пуатье осталась в графстве. Проводить инквизицию в отношении всех, кто так или иначе контактировал с Антуаном де Рано и черным человеком Вульфштайном. Дело пахло алмарской провокацией. Хуже того — международным скандалом. В воздухе висело слово «шпионаж», на горизонте маячило еще более страшное — «война».