Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Он просто ушел, — сказала Унисса.

— Вы же могли ему помешать!

— В чем?

— Остановить!

— Ученика мастера Изори? — в голосе Униссы прорезалась насмешка.

Слезы брызнули у Эльги из глаз.

— Я же набила… я же набила букет. Я целую ночь…

— Дурочка! — Унисса обняла ее, прижала голову к своей груди. — Ты еще не умеешь, не знаешь, как это делается. Менять в человеке что-то очень непросто. Тем более, в твоем Рыцеке. Некоторое умение — еще не мастерство.

— Неправда!

Эльга вырвалась и побежала наверх.

У нее есть букет, и она покажет, что все сделала правильно! Она видела, как и что исправлять!

Кот прыснул с ее пути.

Вот. Сейчас. Где? Эльга озадаченно крутнулась на месте, ища марбетту глазами. Стул. Стол. Шкаф. Кровать и тюфяк. Мятая простыня с крохотным пятнышком крови. Ее скомкать. Ни марбетты, ни букета.

Но как же?

Может, Рыцек забрал букет с собой? Эльга заглянула под кровать. Пусто. Раскрыла шкаф. Паук в паутине. Дохлый вроде бы.

Но тогда, получается, Рыцек забрал и марбетту. Зачем? Она вышла из комнаты. Под ногой слабо хрустнуло. Маленький осколок дубового листа.

Эльга замерла.

Она вдруг услышала еле различимый шепот, перебор зубчиков, доносящийся из чулана, в котором хранились вещи мастера Криспа.

— Хозяйка! Хозяйка. Сюда!

Голоса листьев были подавленные, испуганные. Бедные, бедные, остались одни, в темноте, духоте и пыли. Кто вас…

— Эльга! — крикнула снизу Унисса.

— Я сейчас.

Эльга приоткрыла дверь в чулан. Слабо скрипнули доски. Желтый свет проник внутрь, наткнулся на разбитый сундук, обмахнул полки, уставленные глиняными фигурками, перескочил на ткани, платья и шубы, сложенные мятой горой.

Эльгин букет венчал собой эту гору.

Доска была аккуратно расколота надвое, и Рыцек на ней казался пораженным мечом или топором от темени до шеи. Глаза ошалело смотрели в стороны. Рот провалился, пропал. Лиственная крошка стыла вокруг, будто кровь.

Эльга отступила от бурого кленового ручейка, протекшего к ногам.

— Эльга!

— Я здесь, — прошептала Эльга.

Ноги отказались ее держать, и она опустилась на пол. Зачем же? — подумалось ей. Что же это такое?

— Ах, моя девочка! — Унисса оказалась рядом, поймала в ладони ее лицо. — Не смотри. Смотри на меня.

— Он сошел с ума, мастер Мару? — тихо произнесла Эльга.

— Нет, — замотала головой Унисса. — Он просто… Ему, наверное, не понравился он сам, и он разозлился.

— Я не смогла его изменить?

— Нет.

Эльга заплакала.

— Но я так хотела!

— Ты научишься. Только нужно время.

— Я помню, — Эльга шмыгнула носом. — Неудачи и терпение.

— Да, моя девочка.

— Но Рыцек все же хороший, — подняла глаза на мастера Эльга.

Унисса вздохнула.

— Все люди такие.

— Как листья.

— Да, как листья.

Рыцек так больше и не появился.

Букет Унисса выкинула. Потом он славно сгорел в канаве вместе со всякими деревяшками, мусором, Рыцековой одеждой, едва стало чуть потеплее.

Кончилась, распрощалась с Гуммином зима.

Снег сошел напрочь, из земли пробилась трава, зазеленела, несмелыми листочками оделась липа.

Эльга продолжала набивать птиц и кота, который, словно переняв от того, чьим именем был назван, стал вредничать, драть углы стен и пропадать из дому. Глаза у него сделались диковатые, а голос — требующим, противным. Где молоко? Где мяу-со?

Накормленный, он полюбил лежать на подоконнике в большой комнате и, вытянувшись во весь рост, грелся на солнце.

Букеты выходили под стать ему, холодные, безучастные, какие-то отрешенные. Ни один из них Унисса не повесила на стену.

— Так, — сказала она после десятого букета, — это никуда не годится. Ты понимаешь?

Эльга кивнула. Хотя ей было все равно.

— Что ж, — сказала Унисса, — тогда пойдем.

— Куда?

— В молодой лес. За молодым листом. Нам давно пора пополнить запасы, как думаешь?

— Да, мастер Мару.

— Да, мастер Мару, — передразнила Унисса. — Что за уныние?

На следующий день они вышли за город, миновали свежие вырубки и углубились в рощицу у реки. Светило нежаркое солнце. Дышал дымами спрятавшийся за возвышенностью город. С воды слышались голоса лодочников и плотогонов, которые медленно тянули могучие бревенчатые связки к дальнему берегу.

На небольшом холмике в окружении берез и сосенок Унисса остановилась.

— Встань сюда.

Она добилась от Эльги неохотного шага вперед.

— Мы же за листом…

— Это мы еще успеем.

Унисса отступила, посмотрела на ученицу.

— Так, теперь закрой глаза.

— Зачем?

— Просто закрой.

— Так?

Эльга смежила веки.

— Да.

— И что?

— Тише, — сказала Унисса. — Стой и слушай.

— Долго?

— Тс-с-с.

Эльга вздохнула.

Кого тут слушать? Жучков? Плотогонов, которые зычно перекрикиваются через всю реку? Рыцек-то все равно…

Эльга сжала губы.

Ветер дохнул, затеребил край накидки. Отзываясь, зашелестели молодые листья. Ну-ка, ну-ка! — любопытно защебетала какая-то пичужка.

Ах! Эльга вдруг почувствовала, как весенний лес наполняет ее светом и желанием расти и жить. Защекотало ладони. Внутри что-то сжалось, скособочилось и лопнуло, словно старые веревки или ржавые цепи. Можно вздохнуть. Теперь можно вздохнуть всей грудью!

Эльга развела руки. Хорошо! Ветер подталкивал вверх — лети! Листья смеялись и перешептывались. Мы растем! Да-да-да! Мы здесь! Мы рядом! Поворачивайся к солнцу! Расти вместе с нами!

— Я расту! — сказала им Эльга.

Солнце плыло под веками.

Стало так легко, что Эльга потеряла ощущение земли под ногами. Возможно, она действительно взмыла в небо.

— Мы бессмертны! — кричали листья.

— Я жива! — закричала Эльга.

Ощущение обновления, свежести, невесть откуда появившихся сил накрыло ее с головой. Она рассмеялась. Я — дерево. Во мне бродит сок. Я — лист. Только что распустившийся, прорвавшийся в жизнь из почки. Я — ветер. Ш-ш-ш. Я — любопытная птичка. Ну-ка, ну-ка.

Я — Эльга.

— Весна, — прошептала она и открыла глаза.

Мир был нов и пронизан светом.

Унисса сидела неподалеку с улыбкой на лице. Доска ее была пуста. Или нет, один листик прилепился с краю.

Как начало чего-то большего.

— Мастер Мару!

Эльга подбежала к Униссе, но та легко качнула головой.

— Не сейчас. Иди набери листьев. Только не срывай много.

— Хорошо.

Все-таки, кажется, она обрела способность летать. Она плыла, она перемещалась от дерева к дереву, ласково трогая тоненькие ветки. Лиственный гомон сопровождал ее, как свита — торжественный выезд кранцвейлера. Сюда, сюда! Мы — самые большие, самые зеленые. Коснись нас! Сорви нас!

В листьях жил радостный трепет.

Мимо проскакивали ложбинки и взгорки, неуклюжее, подмытое русло ручья, полянки, усыпанные блеклыми мелкими цветками.