Анастасия Соболевская - Корона двух королей

С тех пор прошло восемнадцать лет. Королева так и не полюбила второго мужа, но родила от него двоих детей. Даже после второго замужества она не сняла чёрный вдовий кушак, в котором король видел неприкрытое оскорбление своих чувств.

Скорбь по Эдгару и сыну отняли у Суаве часть её красоты, но в глазах Согейра она всегда оставалась такой же красивой, как и была.

Когда он вошёл, королева вышивала, сидя в обитом бархатом кресле. На столике у её кровати лежала чёрная книга с четырехкопеечной звездой Святой благодати, которую она читала вместе с отцом Ноэ, а рядом стояло небольшое зеркало и лежал набор разноцветных шёлковых ниток.

Слуга закрыл дверь, и они остались наедине.

— Моя королева. — Согейр поклонился, но ни одно из одолевающих его тёплых чувств не пробилось сквозь его суровое, побитое войнами выражение лица. Суаве улыбнулась и в его мечтах протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.

— Согейр? Ты вернулся?

— Да, моя королева. — Он сделал решительный шаг вперёд. — Король вызвал меня и сына из Вильхейма раньше смены караула.

— Я слышала, на вас снова напали. Как Альвгред? С ним всё в порядке?

— Да, моя королева. Он храбрый воин и ещё не раз переломает кости этим дикарям из Псарни. О нём ещё будут слагать песни.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь. — Её мягкое лицо будто светилось белизной в лучах пробивающегося сквозь окна солнца. — Что тебя привело? — Королева закрепила иголку с золотой нитью у пялец. Согейр усилием воли приказал себе не разглядывать Суаве, как какой-то мальчишка.

— Моя королева, я только что разговаривал с Осе. Он поручил мне донести до вас благие вести.

— Мой муж набрался смелости отменить убийство детей, которое называют тавромахией?

Мраморная долина была последней территорией, присоединённой к королевству, и традиция усмирения быков ещё не успела укорениться в умах её жителей. Оттого всё представление о ней маленькая Суаве черпала из рассказов приезжих купцов и гостей. Тогда тавромахия представлялась ей красивым действом, где доблестные юноши борются с быками, подчиняя своей воле неимоверную силу, но все её иллюзии развеялись в первый же год жизни в Паденброге. Увидев состязание единожды, Суаве больше не появлялась на арене Туренсворда — всё её естество противилось кровавому зрелищу. Лишь однажды она сделала исключение, когда сын попросил её поддержать его. После гибели Кирана всё, что было связано с тавромахией, вызывало у неё тошноту.

— Нет, моя королева, — ответил Согейр. — Это касается вашей дочери.

— Ясна? Она снова следила за Влахосом? — Суаве махнула рукой. — Я знаю. Слуга сказал, что снова видел её в конюшне. Ох уж это её увлечение! — На губах королевы заиграла улыбка. — Не стоит беспокоиться, Согейр. Я доверяю Влахосу, а он весьма благоразумен. Я надеюсь, король не злится? Он единственный ничего не знал.

— Нет, моя новость не о Ясне, она касается другой вашей дочери — принцессы Вечеры.

Королева будто изменилась в лице. Она отложила шитьё.

— С ней что-то случилось? — Глубокая морщина прорезала её переносицу.

— Нет, — поспешил успокоить её легат. — Нет, что вы! Всё совсем не так — король даровал принцессе помилование.

Облегчение громким вздохом вырвалось из груди королевы. Она поднялась, и глаза её наполнились слезами.

— Она едет сюда?! Скажи, что она уже едет! — Суаве бросилась к мужчине. — Скажи!

— Да. — Легат с трудом сдержал порыв обнять её и вцепился пальцами в перекинутый через руку плащ, будто то была его перед ней защита. — Король отослал письмо в Эквинский замок несколько дней назад. Принцесса уже в пути. Её видели возле озера Веверн, значит, в Паденброге она будет совсем скоро.

— Значит, это правда?! — Волнение охватило Суаве.

Согейр никогда не стал бы ей врать. Счастливые слёзы покатились из глаз королевы, и легат бы многое отдал, чтобы смахнуть их с её лица. Суаве не подозревала, какой жар бушевал в стоящем напротив мужчине и как он гордился тем, что именно он принёс ей эту радость.

— Он послушал тебя! — Королева закрыла лицо руками. — Он услышал!

— Я был бы рад, если бы в этом была моя заслуга, но, к сожалению, это не так. Король сам принял это решение.

— Значит, он понял свою ошибку. Я знала, что он одумается. Боже, моя девочка скоро вернётся! Он её простил.

Согейру не хотелось озвучивать истинные мотивы Осе, но он не имел права их скрывать.

— Вот оно что? — Восторг Суаве потух, когда легат пересказал ей планы короля. — Мой муж принял решение спастись за спинами наших детей. Нет-нет, не спорь. Это так.

— Свадьба состоится в следующем месяце.

— Ты не хуже меня знаешь нрав касарийского самрата.

— Да.

— Альвгред хороший мальчик, но он станет такой же разменной монетой, как и моя дочь.

— Боюсь, что так.

— Но ты же не позволишь никому их использовать?

— Может быть, в моих жилах и течёт половина касарийской крови, но в груди у меня бьётся ангенорское сердце, которое принадлежит только моему королю и королеве.

Возможно, его слова и прозвучали для чьего-то уха высокопарно, но Согейр говорил искренне, как думал и чувствовал.

Суаве это понимала.

— Я хочу, чтобы ты встретил Вечеру, — сказала она. — Я хочу, чтобы дочка вернулась в замок невредимой — у озера небезопасно. Она только делает вид, что ей ничего не страшно, но это не так.

— Я встречу и сопровожу Вечеру до ваших покоев, — пообещал Согейр.

Благодарная улыбка появилась на красивом лице королевы, и она провела рукой по щеке старого друга.

Он знал, что этот жест продиктован лишь искренней благодарностью по отношению к нему, но её прикосновение слишком туманило его разум, перевешивая чашу весов в сторону желания и инстинктов. Она убрала руку.

Согейр откланялся, вышел из покоев и решительным шагом направился прочь из замка к Ласской башне, где его ждала жена.

Альвгреда нигде не было видно. Согейр спросил слугу, и тот сказал, что король всё ещё беседует с юношей. Легат решил не ждать. Он спустился вниз по широкой винтовой лестнице, на которую сквозь высокие витражи падало солнце, и оказался в просторном холле.

Замок ничуть не изменился за то время, пока Согейр отсутствовал, но сам воин после каждого сражения с баладжерами возвращался в него немного другим — лицо умершего у него на руках кирасира, паренька, который прошёл тавромахию всего год назад, всё ещё стояло у него перед глазами. Тот баладжер раскроил ему шею Лапой, и мальчик захлебнулся собственной кровью, а его бык, Скорпион, грустно глядел на своего умирающего хозяина, положив тому голову на бедро. До шестнадцати лет Согейр не допускал и мысли, что у быков, да и животных вообще, могут быть какие-то эмоции и чувства, но потом он стал кирасиром и понял, что всё совсем не так. Да и Инто, слуга, всегда говорил ему, что боевые быки очень разумны, разве что говорить не умеют. Может оно и к лучшему, что не умеют? Иначе бы Согейр наверняка наслушался причитаний от своего Ревущего за то, что легат постоянно тыкает его шпорами.