Мари Пяткина - Тень последней луны

— Что это ты с собой сделала? — спросил.

— Я не могу вас просить, чтобы вы мне поверили, — дрожащим голосом сказала Веля, — я понимаю, что наши отношения сложились не самым лучшим образом, но могу вас уверить, что сожалею…

Она запнулась. О чём? Что родилась на свет?

— Я очень жалею, что… всё так вышло.

Горло и грудь сдавила невидимая рука. Веля закрыла лицо и залилась слезами. Раздался звон металла, тяжёлая рука легла ей на плечо и легонько сжала.

— Не плачь, — сказал отец, — Я давно готов к смерти. Никто не должен видеть, как плачет королева.

— Я не королева и не буду ею, — Веля потрясла головой, во все стороны полетели солёные капли.

— Конечно же будешь, — возразил отец. — Люди не станут тебя слушать, если ты будешь показывать слабость.

— Они и так не слушают меня, теперь все слушают Пола, а я оказалась просто придатком к зверю. Ни у тебя, ни у кого такого не было. Тебя лис хоть обманывал, но был почтителен.

— Если ты найдёшь в себе достаточно силы, то зверь подчинится, — сказал отец. — Я уже говорил, вы с ним связаны и связь работает в обе стороны. Он так же нуждается в тебе, как и ты в нём, как-то это работает, уж не знаю, как. Казни я не боюсь, умру достойно, как и жил. Кем бы меня не считали — я король. Ты понимаешь, что должна меня похоронить как полагается?

Веля снова заревела, и отец её обнял.

— Я тут не спала, — шмыгая носом, сказала она в пропахшую потом рубашку, — и кое-что придумала. Не знаю, что из этого выйдет, но, если я правильно поняла его природу, что-то может выйти.

Веля сунула руку в карман штанов и достала странное приспособление — тугой канатец в две ладони длиной и в два пальца толщиной, с большими рыболовным крючками, на каких ловили акул, туго вплетёнными с каждого конца. Вложила его отцу в руки. Тот пощупал крепкое шелковистое плетение — девчонки Мадоры пол ночи старались, увязали как следует.

— Это что, твои волосы?!

— Ну да. Послушай, пап…

Ты не бойся и не плачь, я ненадолго умру,

Ибо дух мой много старше, чем сознанье и плоть.

Я — сиреневое пламя, я — струна на ветру.

Я — господень скоморох, меня любит господь!

Т.Шельен

Когда рассвело, оказалось, что рыбы больше не летают в небе. Луна удалилась, и вода ушла вслед за ней, спокойная и тихая, как прежде, унося с собой всех диковинных обитателей своего дна, и теперь стояла по окружности сферы на высоте метров четырёх, не больше.

Казнь назначили на полдень, но толпа на площади стала собираться ещё с вечера, стараясь занять самые лучшие места. Служанка Зейна сказала Веле, что хорошие места потом перепродадут горожанам побогаче, шутка ли — казнь Скера Бесноватого! Веля с грустью подумала, как же они станут развлекаться теперь, когда отец последним указом отменил любимую их забаву? На что будут собираться, любоваться и радоваться?

У трэйнтинцев и приезжих, собравшихся там, были нетерпеливые лица, они шумели, свистели и кричали, не в силах молча дождаться минуты, когда человека, создавшего королевство, вздёрнут на последней виселице. Теперь в отце видели только убийцу зверей, виновника катастрофы. С собой на площадь подданные принесли ненависть к нему и эту неукротимую жажду мести, которую Веля могла понять, от чего становилось тошно. Не приди волна, с тем же удовольствием они бы смотрели на казнь последнего зверя. Но Веля уже сказала все эти ужасные вещи о вере в них, о том, что её сердце с ними, и теперь стояла, угрюмо глядя, как на краю террасы стелют коврик, а поверх него ставят одинокое кресло из её гостиной. Только вчера отец представлял её подданным, а теперь здесь стоит это кресло, чтобы ей с комфортом наблюдать за его казнью. Неужели прошёл только день? Веле казалось, год.

Усталая голова совсем скверно соображала, вялые мысли, даже не мысли — обмылки, обрывки, будто в мыльной пене крутились. Веля посчитала, что за всю последнюю неделю если двадцать четыре часа спала, то хорошо. Сперва она бодрствовала в катакомбах в поисках шлема, затем пришла Луна. Теперь ей казалось, будто кто-то положил пальцы ей на глаза и с равномерной силой давит внутрь. Необходимо было либо выспаться, либо чем-то стимульнуться, но реса не осталось, а выпить стакан вина она попросту боялась — не хватало только потерять лицо или уснуть на отцовской казни.

— Принеси два кувшина холодной водой, пожалуйста. И пудры раздобыть бы какой. Сходи к её васарскому величеству королеве Леяре, у той должно найтись, скажи, что я просила пудру и серое платье. И Зейну пошли за сухим ресом.

— Гадость это, — отводя глаза, сказала Таки.

— Пудра? Знаю, но у меня глаза ввалились, выгляжу мерзко и ревела.

— Рес этот ваш — гадость. Не ели бы. Ладно ещё чашку заварить, а так, сухим, как вы едите, очень плохо.

— Тогда я просто с ног свалюсь. Как в сказке про Мальчиша-Кибальчиша — нам бы только день простоять да ночь продержаться…

— Про кого, владычица?

— Забудь. Беги за пудрой и платьем. И пусть Леяра зайдёт.

Веле подумалось, что, как ни крути, кроме Пола ей и поговорить толком не с кем, но разговаривать с ним не хотелось. Она разделась, села в ванную и вылила себе на голову оба кувшина. Сразу взбодриться удалось. Пока вытерлась и волосы просушила — пришла васарка с неподвижным лицом.

— Таки, ты иди, я сама оденусь.

Она боялась, что Леяра снова станет плакать, но та была какой-то странной, словно замороженной, только смотрела на неё во все глаза, будто, раз и навсегда удивилась, а теперь не понимала, что происходит. Веля попыталась забрать у неё платье, но васарка не отпускала, допытываясь взглядом, для чего это лицемерие — все знали, что у принцессы не самые лучшие отношения с отцом.

— Ты любишь папу? — спросила Веля.

— Твой отец… много для меня значит, — сказала Леяра и отвернулась. — После коронации ты, верно, захочешь, чтобы мы с Фипом… Куда-нибудь съехали?

— Ни за что! — сжимая её руку, сказала Веля. — Что бы ни случилось — вы теперь тоже моя семья. Просто ойкумена подала мне знак, а я такая — ой, ну не знаю… — ей хотелось как-то приободрить перепуганную, втайне страдающую женщину, и она пыталась пошутить, но та, кажется, не понимала, и Веля добавила серьёзно: — Я не могу отмотать время вспять и сделать так, чтобы этого всего не было, но кое-что попробую.

***

Пол уже сидел рядом с креслом на коврике, как он садился — на поджатых ногах, когда она вышла к нему с плотно сжатым ртом и в сером бесформенном чехле. Площадь увидела его и теперь орала славу зверю рода.

Он скользнул по ней взглядом, отметил траур, задержался на остриженных волосах, и снова отвернулся, рассматривая стяги с изображением своего животного воплощения.