Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Гномы, услышав что-то новое, заорали вместе с ним:

– И ничё-ё-ё-ё-ё спра-а-а-а! И ничё-ё-ё-ё-ё сле-е-е-е!

– Чёртов мир глу-у-у-ух и не-е-е-е-м! – отчаянно визжал Рафака.

– Ненагля-я-я-я-а-а! – вдруг заголосил Магнета, вспомнив что-то своё.

– Ненагля-я-я-а-а! – вслед за ним завела часть гномов.

Но скоро они стали повторять за Рафакой, вопившим более убедительно.

– Фу-у-унты – ничё-ё-ё-ё! – гном взлез на перевёрнутую тачку.

– У-у-у-у, чё-ё-ё-о-о-о… ничё-ё-ё-ё-о! – на разные голоса визжали все, продолжая бить в свои импровизированные барабаны.

Дикая вакханалия продолжалась ещё некоторое время, но вдруг раздался такой удар, что стены пещеры едва не прилепились одна к другой и не расплющили скучившихся в ней крикунов. Грохот, многократно перекрывший разноголосый хор, пошёл скакать по закоулкам, прихватывая эхом отзвуки недавнего разгула. Когда же в катакомбах воцарилась тишина, прямо из стен пополз леденящий душу стон:

– Све-е-е-е-е-е-ет! Да-а-айте све-е-е-ет!! Све-е-е-е-е-та-а-а-а ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ло-о-о-о-о-о!!!

И гномы, задрожав от ужаса и сгорбившись, бросились к вёдрам, носилкам и тачкам. Ползая на четвереньках, они трясущимися руками собирали золото и, не поднимая голов, разбегались по своим пещерам. Несчастные желали только одного – чтобы дьявольские стенания умолкли и не терзали их опалённые, забитые серой души.

Рафака и Магнета дрожали вместе, прижавшись друг к другу, а когда своды и пол перестали ходить ходуном, поспешили к кузнечному горну. Поддав жару углям, они продолжили работу, которую надо было закончить к середине лета.

Вприхожей дома Гракха и Аммы хлопнула дверь, и послышался голос средней дочери, Кварты.

– Па! Ма! Весточка от Октавиана! – девушка пропустила вперёд высокого, стройного юношу. – Это Пятница с крейсера «Капитан Кук». Он только приплыл из Европы.

– Пришёл из Европы, – поправил матрос, пожимая руку Гракху. – Рад познакомиться с отцом Октавиана!

– А с кем больше, с отцом Октавиана или с отцом Кварты? – по обыкновению съязвил старик.

– С тем, кто добрее, – гость снял бескозырку.

– Ваши родители любили «Робинзона Крузо»? – Амма вгляделась в загорелое, обветренное лицо.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся Пятница. – Я не дикарь.

– Сын заставил нас поволноваться, – сказал Гракх. – Газеты писали, на «Вкусный Одеон» напали?

В гостиную влетели Секста с Септимой, а за ними, не спеша, вошла Квинта. Пятница, улыбнувшись девочкам, остановил взгляд на их сестре.

– Вы обещали рассказать, как дела у Октавиана, – напомнила Кварта, перехватив ответный взгляд Квинты.

– Да, да, расскажите! – одновременно стали просить все сёстры.

Матрос прикрыл уши ладонями:

– Октавиан говорил, что надо прятаться, когда его милые сестрицы звучат хором. Честно сказать, я ему не верил.

– Это ещё не хором, – Септима вышла на середину комнаты. – Терция у нас всегда молчит, а Секунды и Примы вечно нет дома. Так что не бойтесь, останетесь целёхоньким.

Кварта кивком указала сестрёнке место.

– А был ещё случай, до революции, – Септима и не думала никуда уходить. – Когда папу попросили, чтобы мы спели хором на открытии школы.

– Септима! – Кварта нахмурилась.

– Так всё же было на самом деле, – девочка пожала плечиками.

– И что? – Пятница коротко взглянул на суровую Кварту.

– Папа отказался, – продолжила Септима. – Он-то знал, что произойдёт. Но его не послушали, начали приставать, «пожалуйста да пожалуйста», а он и говорит, мол, если вам так хочется, мне не жалко, но за последствия я не отвечаю. Да, папа?

Гракх молча пошевелил бровями.

– И как только мы запели, – девочка смерила гостя взглядом, – потолок в актовом зале покрылся трещинами…

– И школу снова закрыли, – Секста встала рядом с сестрой. – А вы остановитесь у нас?

– Секста! – Кварта взяла Пятницу за руку и повела к стулу. – Давайте же, наконец, послушаем про брата!

– Чудом никого не убило… – закончила Септима, но все уже столпились в углу, и она протиснулась вперёд, мимоходом пихнув Сексту в бок.

– Так что же произошло в «Одеоне»? – спросил Гракх.

– О, тут много и смешного, и странного. Про фонолу-людоедку, надо думать, вы слышали?

– Да, уж, – вздохнули все.

– Конечно, никакой фонолы с зубами не было, но «Вкусный Одеон» действительно перетряхнули. Правда, кто это сделал, полиция так и не выяснила. Октавиан говорил о посетителе, который потребовал радугу…

– Что? – Гракх встрепенулся. – Какую радугу?

– С лимонным соком.

– С лимонным соком! – старик заволновался. – А как он выглядел? Такой ноздрястый бурдюк с широченным ртом на ножках-макаронах?

– Не совсем, – Пятница принял чашечку, которую поднесла Квинта. – Надутый, лысый, – он сделал глоток, – и чёрный, как этот кофе.

Гракх задумался, шевеля бровями.

– Очень похож, – заметил вполголоса. – А музыку он ел?

– Глотал, не жуя, – Пятница подул на пенку. – Съел партии всех инструментов, и струнных, и духовых, и, как их…

– Щипковых, – подсказал Гракх. – А инструменты потом играли?

– Вот, чего не знаю, того не знаю, – матрос промокнул губы якорем на запястье. – Ещё ваш сын сказал, что тот посетитель едва не съел песню его подружки.

– Подружки? – Септима вытянула шею. – У брата появилась подружка?

– Да, певица, – Пятница улыбнулся, возвращая чашечку Квинте. – Но, думаю, ничего романтического между ними нет.

– Ещё бы было! – нахмурилась Кварта. – Октавиан ещё совсем ребёнок.

– Зря вы так, – Пятница поглядел на Кварту, потом на Квинту и расправил плечи. – Помню, ещё юнгой…

Секста фыркнула от смеха, а Септима села перед стулом гостя на пол, скрестив ноги по-турецки.

– Влюбились? – спросила, строя матросу глазки.

Пятница улыбнулся, но продолжать не стал.

– Так что же было в «Одеоне»? – наклонился вперёд Гракх.

– Когда тому субъекту вместо радуги принесли радужную форель, он обиделся и съел рояль.

– Класс! – восторженно выдохнули Секста и Септима.

Гракх поморщился.

– А потом? – он сделал знак, чтобы младшие дочери закрыли рты.

– Потом он направился к Октавиану, желая посчитаться, но в зал влетела птица с солнышком на груди и клюнула его в макушку. На этой, как говорится, высокой ноте «концерт» и закончился.

Септима вытянула ногу, касаясь ботинка матроса:

– А вы сами поёте?

– Что? – не понял Пятница.

– Я говорю, вы петь умеете? А то у вас голос такой приятный, это сразу слышно, – она стала медленно накручивать прядь на пальчик.

– Так, ты уроки сделала? – нависла над ней Кварта. – Опять за тебя в четверг краснеть!

– Ой, да, пожалуйста, – огрызнулась Септима. – Тебя никто и не просит!