Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Птица опустилась на покрытое трещинами и воронками ледяное темя, и Унция ощутила страшный холод, сквозивший всюду. Казалось, певучая ткань разрывается, обходя стороной застывшее тело кометы. Снежные иглы окружали чёрную, неровную плешь ноздреватого льда, но голова не была мертва.

– О, как же я замёрз! – глухо донеслось из недр глыбы. – Как долго ещё блуждать в пустоте? Нигде мне нет приюта!

В голосе кометы слышалось безысходное отчаяние и смертельная усталость. Раздался новый протяжный стон, и иглы льда зазвенели.

– Я ещё помню дни, когда мне было тепло! Но я бежал от простого, доброго тепла, я не замечал его, я стремился к пламени! Да, это обжигающее пламя казалось таким прекрасным! Я верил, что владею силой… Но, так бывает всегда, когда сильный даёт волю слабости, та оказывается ещё сильнее! И вот я проклят, и мой удел – вечные скитания…

Затаив дыхание, Унция слушала монолог ледяной головы.

– Нет, мне никогда не забыть то небо! Оно застыло на моих глазах прозрачной пробкой с белыми хлопьями облаков, намертво запечатав меня в бутыли невесомости, без надежды на возвращение… О, в мире нет тягостнее чувства! Я смотрел на Землю, тянул к ней руки, но пробиться обратно сквозь лёд уже не мог. И всё светлое, чему хотел служить, всё по-настоящему ценное стало недоступно для меня! Я каялся горячо, но было поздно, и оставалось только леденеть всё больше и больше… Теперь даже самого горячего раскаяния не хватит, чтобы освободиться от этого льда. А он всё сильнее нарастает, и уже никто не видит моих слёз. Даже Солнце, мимо которого я пролетаю каждые двести лет, отказывается растопить этот проклятый панцирь! Да, я проклят навеки, и мой удел – вечные скитания…

Принцесса снова услышала тяжкие стоны и скрежет, словно внутри головы двигалось что-то железное, или это скрежетали её каменные зубы.

– Что такого ужасного этот человек сделал? – спросила она шёпотом.

– Тебе лучше не знать. Но всё началось с того, что он перестал слышать мир.

– Иногда кажется, где-то поёт далёкий, прекрасный голос! – воскликнула комета. – Он говорит, что придёт время, и я обрету покой. Но где это время, и как оно придёт, если я не нахожу места? Нет, мне уготована одна безысходная, бесконечная пустота!

– Я вас вижу, а значит, это не навсегда, – сказала сердобольная Унция, и Птица легонько щёлкнула её клювом.

– Кто ты и что знаешь о безвременье? – только сейчас голова удостоила её вниманием.

– У меня два имени, – сказала принцесса. – И сейчас я, пожалуй, Ничто.

– О, ты – Ничто? – впервые с начала горькой исповеди в голосе кометы послышалась надежда. – Ты правда Ничто? Неужели мне наконец-то повезло! Нет, я не могу в это поверить!

– Можете. Так что случилось?

– О, я всё расскажу, только обещайте, что не бросите меня, поможете мне!

Унция взглянула на Птицу, но та отвернулась.

– Этого я вам обещать не могу, – призналась принцесса.

– Хорошо, пусть так… Я всё равно расскажу! – комета вздохнула. – Это началось неожиданно, как всё в мире и начинается… Когда-то, когда мне было совсем мало лет, мне приснился сон. Он казался явью, и о таких снах обычно говорят – «сон в руку». Увы, в то время у меня ещё были руки, ноги, голова. О, эта никудышная голова! Так вот…

Послышался новый зубовный скрежет, и комета умолкла, словно что-то вспоминая, но скоро продолжила:

– И ничему не научил! – с горечью повторила голова. – О, начало того пути было таким же безлюдным, как дорога в лесу, на которой я встретил тех детей…

Она мелко затряслась, осыпая Унцию снежной пылью.

– Да, это была ночь. Но всё дело в том, какая это была ночь! Это была не та ночь, по краю которой ходит рассвет. Нет, она была безысходной, и ты, Ничто, знаешь, что это такое. Я находился в чёрной комнате с непроницаемыми стенами, в комнате, узкой как миг, отделённый от другого мига переборкой, не пропускающей надежды. Но разве смерть во времени может сравниться с гибелью там, где его нет! Теперь-то я знаю, что сон предостерегал меня. Но, предостерегая, ничему не научил… Но как можно понять огонь, пока не обожжёшь пальцы?

Иглы зазвенели, и послышался всхлип, или это отломился осколок льда.

– О, жизнь так ослепляет! Желание не влезает в отведённую смыслом территорию, тащит поверх преград, напирает, пока ты целиком не становишься им одним! – отчаяние в голосе кометы достигло душераздирающей силы. – О, если бы я мог всё начать сначала! О, если бы я только мог всё вернуть!

Унцию била дрожь, то ли от холода, то ли от этих слов.

– И что же, те дети, которых вы встретили в лесу? – прошептала она. – Бедняжки заблудились?

– Да, – простонала голова.

– Вы помогли им вернуться домой?

– Не-е-ет! – иглы стали трескаться, осыпаясь и поднимая облака снежной пыли. – Они не вернулись…

Унция прижалась к Птице, чувствуя, как смертельный холод охватывает её с новой силой.

– Вы так и будете летать всё время, – сказал она. – Но мы освободим вас от этого панциря, чтобы все видели ваши слёзы!

– Ах, моя ученица, – Птица взмахнула крылом, и чёрная щека заблестела, а глаза ледяной головы вспыхнули огнём. Из них тут же градом покатились слёзы. Отрываясь от неподвижного лица, они застывали мутными глыбами и уносились в пустоту.

– Благодарю и простите! – глухо пропела комета, разгораясь сильнее.

Унция посмотрела ей вслед:

– Может этот несчастный когда-нибудь вернётся на Землю?

– Может быть, – сказала Птица. – Стихотворением или рассказом. Это будет страшный рассказ, но, может быть, он кого-то предупредит.