Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Это было больше года назад, я даже лица её отчётливо не помню, только свет такой радужный. Мне тогда показалось, эта радуга у неё внутри. А потом понял: и у меня тоже.

– Ах, ну тогда вы друг друга найдёте! – обрадовалась Айода. – Просто смотайте её, каждый со своего конца до упора. Только смотрите, не столкнитесь лбами!

Прошёл месяц, потом ещё один, и жемчужная пелена, навеянная «Живой Сказкой», стала рассеиваться. Хозяева друг с другом посовещались и решили продать культовое заведение вместе с вывеской, а на одной из площадей открыть «Вкусный Иллюзион». Всего-то и надо было – перевезти туда дирижёрский пульт и сообщить в газеты. Доход, по самым скромным подсчётам, увеличивался в тысячу раз.

Октавиана пригласили в загородный дом с древней платановой аллеей, с мраморными колоннами и сфинксами у парадной лестницы, где и сообщили о решении.

– Видите ли, – сказали владельцы, – теперь, когда ваше мастерство достигло непревзойдённого уровня, все другие работники открыто этим пользуются. Такого огромного оркестра, как у нас, нет ни в одной филармонии мира, но все только делают вид, что играют, а на деле спят с открытыми глазами. А поварам и вид делать не надо, потому что кухня за стенкой. И за всю эту компанию отдуваетесь вы один!

– А как же Айода? – воскликнул Октавиан. – Это же целиком её заслуга!

– Ах, ну, конечно! – взрослые переглянулись. – Разве мы не понимаем? В первую очередь, тут заслуга Музы Песен, но это дела не меняет. Все остальные – бездельники, и необходимо с этим кончать.

– А швейцары, а официанты, а гардеробщицы? – заволновался мальчик. – И что, в конце концов, будет с самим рестораном?

– О, пусть об этом у вас голова не болит, – ответили ему. – Нам известно, что ваша скромность безгранична, ведь только гений способен направлять восхищение публики старому дирижёрскому пульту. Что раскрывает вашу тонкую душу бессребреника, самоотверженно увлечённого служением музе!

– Но где же будут обедать и ужинать клиенты? – не сдавался наш знакомый.

– А они вовсе не будут обедать и ужинать, – приветливо улыбнулся главный администратор. – В известном смысле, конечно. Ведь речь идёт о чистом искусстве, способном творить чудеса!

– Но у нас всё же ресторан, – попытался возразить Октавиан.

– Конечно ресторан, – умилились все. – Но у нас особенный ресторан! Такой ресторан, какого в мире больше нет. А поскольку и другого такого таланта нет, – администратор достал мраморную сосиску с золотым пером, – то мы друг друга нашли. Вот, чиркните возле галочки.

Октавиан уже протянул руку, когда стены комнаты задрожали, становясь зыбкими, а потом и вовсе расплылись, пропуская потоки необыкновенного света, и знакомая мелодия, подняв его со стула, вынесла прямо на улицу.

– Пришло время мотать радугу! – сказала Айода, когда чугунная ограда со львами осталась далеко позади.

– Но что мы будем делать? – Октавиан не успел опомниться, так быстро всё произошло.

– Помнишь, о чём говорили эти люди? – подружка уже шагала в сторону порта. – Они хотели, чтобы мы вдвоём стали музыкальным рестораном без помещения, без оркестра, без кухни и персонала. Мы им и станем, только не для этих хитрецов. Сначала, пока радуга мотается с нашего конца, будем угощать всех по дороге. А потом, когда ты встретишь свою девочку-улыбку, можно будет устроить «Живую Сказку» у вас дома!

– Но мне нельзя домой, – он остановился. – Тот пузан меня не съел, а вот акулы съедят за милую душу.

– Ни львы, ни акулы тебя не съедят, – Айода говорила уверенно. – Я им не позволю.

– Ну, что ты! Это я должен тебя защищать, – Октавиан смутился и отвёл взгляд. – Знаешь, в тот вечер, когда ты исчезла, – произнёс, глядя в сторону, – я очень боялся, что мы больше не встретимся.

– И я тоже, – просто ответила девочка. – Пока ты не сыграл меня.

– Не сыграл? Тебя? Ах, ту салфетку с нотами! – он улыбнулся.

По дороге друзья зашли во «Вкусный Одеон» попрощаться и забрать скрипку, а оттуда направились в порт искать попутные корабли.

После отъезда Медины на Родной остров маг всё больше торопил профессора с созданием амальгамы. Иеронимус не жалел никаких денег – дирижабль улетал и прилетал, привозя всё, что требовалось учёному. Проектор-рефлектор должен был работать к середине лета, к началу мирового турне иллюзиониста.

Для испытания аппарата на горном плато по соседству с виллой был возведён гигантский шатёр. От лаборатории к нему протянули кабели длиной в несколько миль. То же расстояние отделяло Якоба от заветного пустоскопа.

Все дни, пока создавалась огромная зеркальная чаша, он, не переставая, думал о Мелии. Желание увидеть нимфу было бушующим. Но дело требовало постоянного присутствия – пластины чаши были чрезвычайно хрупкими, и любое неверное движение могло перечеркнуть все труды.

Как только проектор-рефлектор был собран и водружён под купол шатра, Якоб тут же понёсся в лабораторию. Ему даже не пришлось играть формулу – гондола сама устремилась к заветному лесному островку.

Словно на крыльях, Пуп подлетел, прижался к заветной ольхе, и сразу же спину пощекотал знакомый прутик, – Мелия пряталась, по-детски присев на корточки. Она словно знала, когда его ждать, и укрывалась в своей игрушечной засаде.

Якоб сел напротив, заглянул ей в глаза:

– Я не мог спать, думал о тебе!

По тому, как вспыхнули крылья бабочек вокруг её кудряшек, стало ясно, как эти слова ей приятны.

– И я о тебе, – веточка в её руке замерла, и он дёрнул за гибкий кончик. – Ой, мне же больно! – дриада подула на ладонь.

Только сейчас Пуп заметил, что росток бежит прямо из её фисташкового запястья.

«Ну вот, наконец-то я делаю то, о чём столько времени просила мама, – подумал он. – Ухаживаю за цветами!»

Мелия ловко ухватила эту его мысль.

– Кто такая «мама»? – зыркнула зелёными глазищами.

– А разве ты не знаешь?

– Нет.

– У тебя нет мамы?

– А почему она должна у меня быть?

– Мама – та, кто даёт тебе жизнь.

– Ах, ну значит, ольха – моя мама! – Мелия поцеловала ладошку.

Якоб вдруг подумал, как всё странно: если счастье, которого столько ждал, приходит в непривычном виде, можно ли называть это счастьем или нет?

Любознательная нимфа поймала и эту его мысль, но, как ни крутила, понять не могла.

– Брось, я и сам не разберусь, – сказал он.

И тут же не то стрекоза, не то майский жук – что-то унеслось в зелень кустов.

– А «папа» – это кто? – кончик веточки коснулся его щеки.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я прочитала и эту твою мысль.

Он задумался, что ответить на такой простой вопрос.

– Папа – тот, кто любит твою маму больше всех на свете.