Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Якоб наморщил лоб:

– Древко Трясущегося Копья, в котором они появились на свет.

– Но зачем же это древко так жестоко поступило? – удивилась дриада. – Моя ольха никогда бы так не сделала. Разве не лучше, если бы они жили долго и счастливо, ему на радость?

– В том-то и дело, если бы он их не убил, они бы не жили. Тогда бы о Ромео и Джульетте забыли уже на следующий день.

– На следующий день?

– После премьеры, – грустно ответил Пуп. – А теперь эту трагедию знает весь мир…

Мелия опустила голову, и было заметно, что жизнерадостная нимфа искренне опечалена.

– Странно у вас, людей, – в её голосе шелестели капли дождя. – Чтобы лишить смерти, надо отнять жизнь!

Идя по деревеньке, Пуп обратил внимание на детишек-мулатов, резвившихся в саду, и подумал, что Отелло с Дездемоной тоже устроились где-то рядом.

На отшибе стояла одинокая хижина без окон, куда профессор постучал из чисто научного любопытства. Усатая великанша в сером халате, ни слова не говоря, провела спутников в дом и усадила на тахту такого же тоскливого цвета. Взяв с подоконника горшочек с алоэ, она протянула его гостям. Взяв другой, стала освобождать кустик от веточек, запихивая их в рот. Великанша ела, закрыв глаза от наслаждения. А Якоб и Мелия, воспользовавшись моментом, удалились – даже вдвоём им стало в этом доме ужасно одиноко.

Чем ближе они подходили к холму, тем отчётливее различали переливчатое и прозрачное здание амфитеатра.

Пройдя мимо красивой древнеримской виллы, утопающей в зелени сада, путешественники оказались перед тропинкой, ведущей на вершину холма. Чем выше они поднимались, тем меньше их тревожили печальные мысли, и они крепче держались за руки.

– Ты чувствуешь? – спросила Мелия.

– Да, чувствую! – радостно отозвался Якоб.

Тропинка неожиданно стала яркой, а затем покрылась звёздной, искрящейся рябью, и они оказались по колено в сияющей воде, текущей с вершины, словно там забил чудесный гейзер. Ослеплённые, ни он, ни она не видели, как холм приподнялся и начал оседать, добавляя в удивительное море ещё больше сияющей влаги.

Поднимаясь, радужная волна делала их движения мерцающими и лёгкими, и скоро охватила целиком, сомкнувшись над головами. И они поняли, что Птица уже поёт, и радужный водопад – её голос, и что они – звуки этого голоса, ноты этой мелодии. Ноты, находящиеся в одном такте, на одной нити нотного стана, на интервале, короче которого в мире нет. И Якоб с Мелией растворились в музыке, а следом – и друг в друге.

А когда лучистая волна схлынула, красавица-дриада сняла свой колокольчик и повесила ему на шею.

– У каждой из нас есть такой, – сказала она. – Он поёт только одну, нашу родную ноту. Мы рождаемся с ним и носим всю жизнь, пока жива мать-ольха. Возьми его, любимый, и я не смогу от тебя спрятаться – никогда-никогда!

Пуп не верил своим ушам.

– Любимый? – воскликнул он. – Ты сказала – любимый! О, я уже не помню, когда последний раз это слышал! Любимый… – комок подкатил к горлу, мешая ему говорить. – Но я уже не молод, да, не молод, и стоит ли тебе, такой ослепительно красивой, отдавать мне, старику, свою любовь? Или, может, ты просто смеёшься надо мной? Но это было бы жестоко, ведь тебе всё обо мне известно!

Нимфа слушала с лёгкой улыбкой, но её изумрудные глаза смотрели серьёзно.

– О, я такой неуклюжий, такой неловкий! Я просто смешон! – профессор никак не мог остановиться и говорил, говорил, опускаясь всё ниже и ниже, пока не встал перед ней на колени. – Нет, я тебе не пара, моя любовь! – воскликнул, не осмеливаясь верить в своё счастье, припадая к её ногам.

Мелия обняла, заглянула в широко распахнутые, ждущие глаза:

– У тебя нет возраста, – произнесла с нежностью. – Ведь ты живёшь душой!

Обратный путь совершенно выпал из памяти Пупа. Оказавшись на знакомой поляне, он попытался задержать девушку, но та прижала пальчик к его губам:

– Прилетай скоро, любимый! Я буду ждать тебя.

Она слилась со стволом ольхи, и только глаза продолжали смотреть откуда-то из глубины ствола, но скоро и они исчезли.

– Ме-ли-я! – Якоб гладил шершавую кору дерева. – Ми-ла-я!

Ольха зашелестела листьями, и он в счастливом очаровании целовал и ласкал дерево снова и снова.

Колокольчик в прихожей мелодично тренькнул, и Квинта, дежурившая по дому, потому что была пятница, открыла дверь. Она замерла от неожиданности, когда на пороге тоже оказался Пятница.

– Вот, зашёл попрощаться, – матрос не сводил с неё глаз.

– А Кварты нет дома, – Квинта вдохнула глубже.

– Знаю, – гость тоже был смущён. – Я подождал, пока ваша сестрица уйдёт.

– А разве вы не с ней хотели проститься? – она сосчитала синие полоски в треугольнике белоснежной матроски.

– Проститься – с ней, – Пятница открыл розу, которую прятал за спиной. – А поздороваться – с вами.

– Старшие все по делам, младшие в школе, – Квинта побежала за вазочкой. – Я – главная на мостике.

Он отсалютовал ей вслед, как командиру корабля.

– А у вас какое-то важное дело? – девушка справилась с волнением. – Вы забыли рассказать что-то про брата?

– Нет, но дело безотлагательное, – матрос снял бескозырку. – Сказать по правде, важнее дел у меня не было. Разве когда принимали в экипаж корабля.

– И что за дело? – в её голосе стала появляться фамильная ирония. – Хотите, чтобы мы с сестрицами а капелла потопили вражеский эсминец?

Пятница молчал.

– Кофе? – предложила она.

– Нет. Я долго собирался силами, и если вы уйдёте на кухню, боюсь, уже не решусь…

– А с каких пор покорители морей стали такими нерешительными? – девушка усмехнулась. – Вы же каждый день воюете со стихией.

– Да, но стихия, с которой я воюю сейчас, гм… – матрос потупил взор, – гораздо мятежнее.

– Ой, какое красивое слово вы подобрали, – Квинта начала игру. – А я и не знала, что вы поэт!

– Прошу вас, не смейтесь, – загорелые щёки моряка потемнели. – Мне, честное слово, непросто сейчас это говорить.

– Сто чертей, – она сделала серьёзную мину, – я и не думала смеяться. Итак, что вы так долго готовились сказать?

– Вообще-то, кофе не помешает.

– Вот это настоящая отвага!

Пятница кашлянул и, протерев бескозыркой лицо и шею, направился за хозяйкой на кухню.

– Наверно, вам долго пришлось прятаться в розах, – заметила Квинта, насыпая кофе в турку. – Кварта сегодня ушла позже всех. Но вас, моряков, ведь учат терпению. Сколько вы сидите в бочке на мачте – пока земля не покажется?

– Признаюсь, сидеть в ваших розах куда приятнее, – он вздохнул. – Жаль только…

– Что? – она навострила ушко.

– Что я сидел в этих розах один.

– Ого, – Квинта сдула прядку со щеки, – а вы не такой застенчивый, как мне поначалу показалось.