Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– А какая?

Пиццикато сыграли скрипки.

– Младшая? – Магнета вытянул шею.

Мелодию повторили альты.

– Средняя?

К альтам присоединились виолончели.

– Ещё старше?

Гулко прозвучало пиццикато басовой виолы да гамба.

– Самая старшая?

Одновременно прозвучали и струнные и духовые.

– Вот этого я не понял, – Магнета помахал повязкой. – Так звучит уже не сестра, а бабушка!

Под сурдинку, негромко, рассмеялась труба, за ней фагот, следом кларнет, а за ними и сам гном. Их смех потревожил братца Рафаку, который беспокойно завозился во сне.

– Ни спра-а-а-а… – простонал он, собираясь снова захрапеть, но тут своды пещеры содрогнулись от оглушительного, страшного стона.

Сюита притаилась за камнем, а Магнета опрометью кинулся к своей подстилке, вытянулся на ней и замер. Голос не просто стонал, он что-то приказывал. Но эхо в подземелье было таким, что толком ничего не разберёшь. Лишь когда стены вошли в резонанс, стало ясно, что узникам катакомб велят построиться в колонну по двое и звучать в тон со страшным голосом.

Магнета и Рафака поспешили в общий тоннель, где присоединились к остальным гномам. За ними, самостоятельно оторвавшись от земли, последовал золотой прут, над которым бедолаги трудились всё это время. Поблёскивая, он поплыл над их головами, и к его настороженному дребезжанию присоединялись пруты из других пещер.

Разрастаясь в размере, кривой золотой стержень перегнал колонну и лёг на огромную телегу, в которую все тут же впряглись. Поддерживая шаг, строй стал маршировать по лабиринту, петлявшему туда-сюда, вверх и вниз. Шли гномы долго, внимая грозному «ать-два, левой!», пока впереди, за их спинами, не забрезжил далёкий свет.

Ногус читал телеграмму, присланную Мединой с Родного острова. Главная опекунша требовала его ускорить приезд, ссылаясь на волнения в народе. Она также сообщала, что груз благополучно прибыл в порт. Маг стал вспоминать, о каком грузе идёт речь, когда в кабинете возник растрёпанный, совершенно пунцовый профессор.

– О, мой попечитель! – воскликнул Пуп с торжественным надрывом, словно открывал грандиозную церемонию. – Да что там, мой… Попечитель всего человечества! – его глаза, огромные под линзами очков, сверкали, ладони то складывались на груди, то разлетались в стороны. – Сколько людей будут повторять ваше имя, сколько поколений будут благодарить и боготворить, ведь это, наконец, свершилось!

Озадаченный тирадой учёного и его странной позой, Иеронимус отложил телеграмму.

– Вы добыли амальгаму? – он поднялся из-за стола.

– Нет, но то, что я хочу сообщить, куда важнее!

– Важнее? – щека мага дёрнулась.

– О, вы не поверите, дорогой друг! – Пуп снял и снова надел очки, его руки бродили перед лицом, в глазах стояли слёзы. – Столько лет, столько сомнений! Да что там приборы, изобретения… так, жалкие железки! Главное, что Она есть! Она существует!

– Да в чём дело? – потерял терпение Ногус. – Объяснитесь, наконец!

– Нам это удалось, – профессор всхлипнул и сел на корточки. – Мы теперь знаем, чьи это лучи!

– Лучи? – маг наклонился. – Вы нашли сияющее крыло?!

– Да, да! – Пуп растроганно глядел на собеседника, очевидно, тоже тронутого новостью. – Нашёл… нашли, Боже!

– И чьё же оно?

– Властительницы любви и света, радетельницы счастливой повадки! – Якоб захлёбывался горячими словами. – Все надежды, все мечты, вся радость мира – в ней, в её венценосном сиянии, в её животворящем звучании!

Иеронимус поднатужился, заставляя профессора подняться, высвободил лацкан сюртука из его сильных пальцев.

– И главное, теперь мы точно знаем, где она поёт! – Пуп стиснул ладони, словно сам пел на церковных хорах. – Столько лет испытаний и сомнений, столько лет борьбы с косностью и несправедливостью мира! Ведь это так легко, если знать… Но мы-то не знали, мы-то просто верили! И вот, свершилось – мы верили не зря!

– Не зря, – задумчиво повторил маг. – А вы уверены, что сияние принадлежит именно «властительнице света»?

– Совершенно уверен! Та, кто привела меня, кто позвала за собой, так искренне позвала, она сама…

– Что сама?

– Часть этого света!

– В таком случае, у вас двойное счастье? – раздул ноздри маг.

– О, как вы правы! Ведь только двое, только двое…

– И вы слышали, как она поёт?

– Да, да, слышал, в том-то всё и дело! – энтузиазм учёного был полон слёз. – Ведь это её голос озаряет истинное чувство!

– И где, где она поёт?

– В сердце! – Пуп согнутым пальцем выудил из-под очков слезинку. – В очень удивительном сердце, в таком, какое мне за все годы исследовать не выпадало. О, это сказочное сердце!

– И чем оно так сказочно? – Иеронимус весь подался вперёд.

– Да абсолютно всем! И тем, какое открытое, и тем, какое учтивое, и тем, как богато настоящими сокровищами! И неудивительно, ведь там сияет само солнце мира! – воскликнул восторженно.

– Вы отметили координаты?

– О, разумеется! Обладатель сердца – где-то на острове в юго-западной части Атлантики, я сверялся с географической… – профессор вдруг вспомнил, что впопыхах забыл «Атлас». – Но это не важно, нам нужен не сам человек, а его сердце – то эфирное пространство, та площадка, где можно уловить лучи!

– Улови-и-и-ить? – голос Ногуса вдруг натянулся, словно струна, которую стали настраивать на октаву выше, и он залепил рот ладошкой.

Пуп с удивлением уставился на собеседника, а тот замахал, сигнализируя, что хочет взглянуть на карту.

Учёный понёсся в лабораторию и на лестнице услышал отдалённый звук зуммера, а в холле внизу – ещё один, точно такой же. Схватив тетрадь, он поспешил обратно, отмечая через окно лестничной площадки, что дирижабля на месте нет. Но каково же было его удивление, когда, вернувшись в кабинет мага, он увидел за столом старого знакомого, пузатого Жака Жабона.

– Ах! – Пуп уставился на литую лысину, крест-накрест залепленную медицинским пластырем. – А мне сказали, что вас нет…

– Меня нет? – Жабон побарабанил пальчиками по трости, лежавшей перед ним. – Это совершенно невозможно, чтобы меня да не было!

– Но, где же Иеронимус? – профессор шагнул вперёд, продолжая прижимать «Атлас» к груди.

– А он, как раз, на гастролях.

Трость вдруг сама по себе поползла по столешнице в сторону от Жабона, но тот придавил её ладонью.

– Как на гастролях? – удивился Пуп. – Он же только что был здесь!

– Только что был, и уже нет, – раздвинул щёки благотворитель. – Но не удивляйтесь, что вас не предупредили. Последнее время наш друг чрезвычайно рассеян, – произнёс «рассеян» так, словно маг был пеплом или пудрой. – А у вас ко мне какое-то дело? – уставился на «Атлас».