Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Я принёс координаты, нам, наконец, удалось… – он осёкся, вспомнив о данном слове.

– Что? – Жабон сжал трость, которая стала дрожать и дёргаться.

– Простите, – Пуп убрал «Атлас» за спину. – Я не могу сказать.

Гуттаперчевый рот соучредителя растянулся в недоумении.

– Почему это не можете сказать? – пискнул он обиженно.

Якоб поднял взгляд, досадуя, что вынужден причинять кому-то неудобства своим честным словом.

– Видите ли, в контракте стоит подпись маэстро Ногуса, и он просил докладывать всё лично ему.

– Ах, вот что! – надутое выражение мигом исчезло с лица толстяка. – Так это сущий пустяк, ведь Жабон – мой артистический псевдоним, а настоящая фамилия – Ногус, и зовут меня – Иеронимус!

Пуп выкатил глаза на Жабона-Ногуса, а тот, продолжая сжимать трость, направился к рыцарским латам в углу кабинета. Открыв забрало, Жабон-Ногус уронил вещицу в металлический скафандр. Внутри рыцаря зазвенело и затихло, а благотворитель вернулся на место.

– Но как же возможно, что и вы Ногус, и он тоже Ногус? – Пуп беспомощно хлопал глазами.

Собеседник широко улыбнулся, всем видом выражая готовность объясниться, но вдруг зашёлся в кашле, да таком, что согнулся, насколько позволял живот. И профессор заметил, как из его рта выпали фортепианные клавиши – белые, слоновой кости, и чёрные, эбенового дерева. Толстяк их быстренько подобрал и сунул обратно в рот. И тут Пупа осенило, что Жабон и Ногус, очевидно, не только соучредители одного благотворительного фонда, но и коллеги по цирковому цеху, работающие в одном шоу. И всё то странное, что он видел, и проворный фрак из миланского ателье, и нервная трость, и появления-исчезновения, и контракт в том числе – звенья одного длинного аттракциона, который маг исполняет на пару с пузатым ассистентом. Это значительно облегчало ситуацию, и он так прямо и спросил:

– Пардон, не знаю, как теперь к вам обращаться, но может всё происходящее – цирковой трюк, и данное мною слово никакой фактической силы не имеет?

Жабон сразу кашлять перестал.

– Конечно трюк! – с готовностью воскликнул он. – А слово никакой силы не имело и иметь не может: фьють, и нет его! – помахал ручкой.

И хотя профессор, зная настоящую природу слова, с таким утверждением согласен не был, заявление циркача позволило ему воспрянуть духом.

– Выходит, я могу всё рассказать? – отбросил он сомнения.

– Ещё как можете, – кивнул ассистент. – Так что вам удалось?

– Найти… – Пуп сделал паузу, подчёркивая важность момента, – источник лучей! И знаете чьи они?

Внутри рыцаря застучало и заскреблось, но Жабон даже не обернулся.

– И чьи же? – он облокотился на столешницу.

– Чудесной, сиятельной Птицы! Властительницы Света и Любви! – Пуп говорил с прежним воодушевлением. – Более тридцати лет поисков, испытаний, сомнений! Столько потерь, столько страданий! – он заново переживал всё, что произошло за эти годы. – И вот, наконец, тайное стало явным! Вы можете поверить?

– Я-то? Конечно могу, – пузан подпёр ладонью щёку. – И?

– Мы установили место, где Птица поёт! – Пуп потряс «Атласом». – То самое, откуда летят по миру её лучи!

Жабон ничего не сказал, только моргнул.

– О, это место не единственное, – профессор самозабвенно перебирал свои надежды. – Но в нашем случае есть возможность зафиксировать волшебные лучи!

– Что вы имеете в виду, «зафиксировать»? – циркач кивнул на диван.

– Принять лучи и сохранить их, – Пуп послушно сел. – А потом подвергнуть лабораторному анализу, используя спектрометр и другие приборы, которые я изобрёл.

– А для чего это нужно, – Жабон зевнул, – сохранять и анализировать?

– Как для чего? – удивился Якоб. – Чтобы создать целебное средство, эдакий эликсир света. Если у кого-то на душе вдруг станет темно, то мы сможем ему помочь, сделать так, чтобы вновь посветлело!

На Жабона вновь напал кашель, и на этот раз он выплюнул ржавый револьвер. Пуп подождал, пока револьвер вернётся на место, и продолжил:

– Если кто-то решит, что жизнь ужасна и страшна, что надеяться больше не на что, мы сразу окажем такому человеку помощь! И малой капли нашего средства будет достаточно, чтобы в два счёта рассеять все тёмные мысли! – он радостно улыбнулся. – Понимаете, о чём я?

Жабон ещё боролся с кашлем, который глухо булькал у него в животе, и махнул платком, приглашая говорить дальше.

– Получив наше средство, такой разуверившийся в жизни человек сможет заглянуть дальше своих страхов, за самые горизонты души и увидеть там, вдали, волшебное сияние крыла, сияние надежды! А прозрев и напитавшись светом, уже и сам сможет освещать путь другим несчастным, тёмным душам. Видите, как славно, если мы создадим такое средство. Но главное – уловить достаточно лучей!

– А как именно вы собираетесь их улавливать? – циркач кашлять перестал, но вместо привычного фальцета заговорил басом. – Расскажите всё по порядку, так, будто рассказываете первый раз!

Пуп с удивлением на него уставился, но потом вспомнил, что всё происходящее – один длинный фокус, и настало время очередной репризы.

– Итак, – он постарался говорить чётче, – я, с помощью органа, введу координаты объекта в пустоскоп и подключусь к нему шлангом. Затем эфирная гондола отнесёт нас в назначенное место. В данном случае, это сердце человека, находящегося на острове в Атлантическом океане, в сердце, где поёт Птица!

Жабон поменял позу, подперев ладошкой другую щёку:

– А почему вы сказали «нас»? – уставился на Пупа глазками-точечками. – Вы что же, будете путешествовать не один?

В латах рыцаря снова задвигалось и загремело, а профессор прищурился на вершины Альп за окном:

– Да! Только двое, находясь вместе, могут полноценно принять лучи и столь же полноценно их сохранить.

– Что вы говорите! – к Жабону вернулся прежний голос. – Как я об этом не подумал…

Он вылез из-за стола и попрыгал к латам, внутри которых продолжало стучать и звенеть. Сняв со скафандра шлем, толстяк перевернул рыцаря вверх ногами и вытряхнул свою тросточку. После чего, прямо на глазах у изумлённого Пупа, проделал с ней то же, что с клавишами и револьвером.

За окнами потемнело, словно прикатило солнечное затмение, а Жабон пулей вылетел из кабинета.

– А как же координаты? – крикнул вдогонку профессор. – Вы же на них даже не взглянули!

– Ещё взгляну! – донеслось из коридора, причём «ещё» прозвучало фальцетом, а «взгляну» – баритоном.

Послышалось низкое, утробное клокотание, перешедшее в громовой раскат, а Пуп пожалел несчастного циркача, у которого от всех его фокусов, очевидно, схватило желудок. «Ну, ради моей скромной персоны не стоило глотать пистолет», – подумал он, открывая «Атлас», где красным карандашом были отмечены координаты сердца.