Джин Вульф - Подменыш [Fan Edit]

Я спросил, сколько они берут за номер, а он ответил, что довольно недорого, и поэтому, раз уж мне всё равно нужно было где-то приземлиться, охотно согласился. Пять-шесть миль пролетели в молчании, прежде чем Эрни снова заговорил:

— Эй, а помнишь большую драку, что вы вдвоём устроили? Там, у реки. Ты хотел привязать камень к лягушке и зашвырнуть её в реку, а Мария не давала. Ну и потасовка вышла!

— Это была не Мария, а Питер, — поправил я.

— Ты спятил, — выпалил Эрни. — Это было, должно быть, лет двадцать назад! Питер тогда ещё даже не родился!

— Ты, должно быть, имеешь в виду другого Питера. Я говорю о Питере Пальмиери, брате Марии.

Эрни пялился на меня очень долго, и я уже начал бояться, что мы слетим в кювет.

— Я говорю о нём же, — выдавил он, — вот только Питер — ещё ребёнок, ему сейчас лет восемь-девять, не больше. — Он снова бросил взгляд на дорогу. — Ты имеешь в виду Пола, только вот подрался-то ты с Марией; Пол тогда едва научился ходить.

Мы снова замолчали на несколько минут, и это дало мне время вспомнить ту стычку на берегу реки. Наша компания, четверо или пятеро, подошла к тому месту, где мы всегда привязывали ялик, на котором добирались до нашего каменистого бесплодного островка посреди русла. Мы собирались поиграть в пиратов или что-то подобное, но оказалось, что ялик отвязался от причала и уплыл. Питер попытался уговорить нас поискать его ниже по течению, но всем было слишком лениво. Это был один из тех жарких, душных летних дней, когда пыль висит в воздухе; тех дней, когда почему-то ужасно хочется кого-нибудь вздуть. Каким-то образом я поймал лягушку, и в голову мне пришла идея поэкспериментировать.

Затем я припомнил, что Эрни был прав по крайней мере частично. Мария попыталась меня остановить, и я попал ей камнем прямо в глаз. Но не это было большой дракой. Драка была с Питером, который затем пришёл отомстить за сестру, с Питером я катался в колючих сорняках, рыча и царапаясь, скользя пальцами по мокрой от пота коже. Эрни был прав в том, что Пол был всего лишь ребёнком, и что с Марией была потасовка; но именно Питер заставил меня, наконец, срезать верёвочку с лягушачьей ноги и отпустить беднягу. Стоя бок о бок, мы наблюдали, как маленькая зелёная попрыгунья скачет к воде, и в этот момент, когда до спасения остался всего один прыжок, я выбросил руку и внезапно, быстро, вонзил в неё широкий клинок моего скаутского ножа, пришпилив лягушку к илистому берегу.

Мотель Пальмиери назывался «Кассонсвилльский Приют Туриста». Он состоял из десятка белых коттеджей и здания дома с кафе, выступавшим за линию фасада, служа опорой огромному знаку, который говорил ЕШЬ — словно Будда, повелевающий кузнечику.

Мама Пальмиери, к моему удивлению, мгновенно узнала меня и чуть не задушила поцелуями. Сама она почти не изменилась, только волосы чуть поседели на висках, но основная масса была такой же чёрной и блестящей, как раньше; и хотя она всегда была полной, полнее не стала. Возможно, выглядела чуть менее внушительно. Папа, хоть и подарил мне одну из своих редких улыбок, вряд ли на самом деле узнал меня.

Сам он был невысоким, смуглым, малоразговорчивым мужчиной с философским отношением к жизни, и думаю, люди, встретив их впервые, обычно предполагали, что в этой семье верховодит Мама. На самом же деле она считала его непогрешимым в случае любой беды. И, с практической точки зрения, Мама была почти права, ибо муж обладал неистощимым терпением и каменно-несокрушимым здравомыслием сицилийского ослика, то есть всеми теми качествами, которые делали это упрямое животное традиционным компаньоном странствующих монахов и пустынных крыс.

Пальмиери хотели, чтобы я остановился в комнате Марии (она отправилась в Чикаго на какой-то семинар медсестёр и должна была вернуться только к концу недели), да ещё в качестве гостя, и настояли, чтобы я питался вместе с семьёй. Но я заставил их сдать мне коттедж за пять долларов в день (они клялись, что это полная оплата), зато насчёт еды пришлось уступить. Мы всё ещё болтали, перескакивая, как всегда в таких случаях, с одной темы на другую, когда пришёл Пол.

Ни за что не узнал бы его, если бы встретил на улице, но он понравился мне с первого взгляда: высокий, широкоплечий, смуглый, серьёзный парнишка с красивым профилем, о существовании которого он никогда не подозревал и, возможно, никогда не узнает.

Представив нас друг другу, Мама забеспокоилась насчёт ужина и стала гадать, когда явится домой Питер. Пол успокоил её, заверив, что проехал мимо Питера, болтавшегося вместе с шайкой приятелей на выходе из города. Он сказал, что предложил подвезти брата, но тот отказался.

Было в его словах что-то, отчего мне стало не по себе. Я вдруг вспомнил, как Эрни уверял, будто Питер младше Пола, и Пол почему-то производил то же впечатление. На нём был свитер с эмблемой колледжа, а его манеры — дерзость пополам с неуверенностью — выдавали мальчишку, старавшегося быть мужчиной, однако похоже, он говорил о ком-то гораздо младше себя.

Чуть погодя мы услышали, как хлопнула сетчатая дверь и чьи-то лёгкие, быстрые шаги. Увидев его, я понял, что с самого начала ожидал именно этого. Это был Питер, и ему было на вид лет восемь. Не просто какой-то похожий на итальянца парнишка, а именно Питер, с его острым подбородком и чёрными глазами. Он, кажется, совсем меня не помнил, а Мама всё хвасталась, что, мол, немногие женщины в пятьдесят способны произвести на свет здорового сына. Этой ночью я лёг спать пораньше.

Естественно, весь вечер я был как на иголках, ожидая услышать, что им что-то известно обо мне; но, засыпая, думал только о Питере и долгое время был не способен сосредоточиться ни на чём ином.

Назавтра была суббота, и поскольку у Пола оказался выходной (летом он обычно подрабатывал), он предложил покатать меня по городу. Он водил «Шеви» пятьдесят четвёртого года, который, по сути, заново собрал своими руками и очень этим гордился.

После того, как мы осмотрели все обычные «достопримечательности» (в Кассонсвилле это не займёт много времени), я попросил приятеля переправить меня на речной островок, где мы часто играли мальчишками. Пришлось прошагать пешком почти милю, потому что в этом месте дорога проходила довольно далеко от реки, но здесь была тропа, проложенная детьми. Потревоженные кузнечики волнами разлетались перед нами в сухой траве.

Подойдя к самой воде, Пол удивлённо протянул:

— Странно, здесь обычно швартуют лодочку, на которой ребятня добирается до острова.

Я смотрел в сторону острова и заметил у края воды привязанный к кусту ялик. Точно таким же мы пользовались, когда я сам был мальчишкой, и кто знает, может, это он и был. Но куда больше меня интересовал сам остров. Он оказался гораздо ближе к берегу (собственно, и сама Канакесси была куда у́же), чем мне запомнилось, но это было ожидаемо, так как всё в Кассонсвилле съёжилось, включая и сам город. Поразило меня то, что остров, напротив, увеличился в размерах. В центре находилась возвышенность, почти холм, который сползал вниз и забирался вверх, обрываясь на том краю, что выше по течению, а на том, что внизу, тянулся длинной полосой пустоши. Целиком остров занимал четыре-пять акров.