Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

Источник держался. «Что не так? – лихорадочно, как ему казалось, соображал Темный, на самом деле мысль текла густой патокой. – Ведь у таганрогского мастера получилось. Или это было случайным совпадением? Что же делать?» Руки опускались не только метафорически, все тяжелее было сопротивляться Сумраку.

«Постный благовест! Постный – так сказал инженер. Что это значит?»

Бутырцев вспоминал и не мог припомнить, как звучит колокол, зовущий на службу в храм в седмичные дни Великого поста. «Ныркова бы сюда, юноша – прихожанин аккуратный».

Но не было никого рядом, некому было поддержать мага. Ахрон старался стоять в самом потоке Силы, но слаб был источник, Сумрак успевал забирать большую часть извергаемого из-под тверди воды.

Четвертый слой Сумрака – не место даже для первостепенного мага. Сейчас Шаркановы амулеты совсем исчезнут, и он, Лев Бутырцев, уйдет вслед за ними.

«Думай, Лев, думай, чертяка! – мысленно заорал он на себя. – В пост бьют… в пост бьют… в меньший колокол в звоннице… то есть слабее… Слабее – это хорошо, сил вкладывать в магическое усиление звука нет… почти нет. Давай делай: три редких удара, потом чаще… как в Москве в тысяча семьсот первом от Рождества Христова…»

Он вспомнил тот весенний день Великого поста: кривая улочка, санный след на грязном снегу, щедро загаженном конским навозом, в котором копошились вороны и воробьи, тусклые облака. И над этой скучной обыденностью яркие, невозможно красивые золотые купола храма и льющиеся из-под серых небес звуки благовестника, приятно волнующие душу, сжимающие сердце мальчика – боярского сына Левушки.

Бутырцев отдался воспоминаниям и начал крутить диск с царапинами, воспроизводя давние звуки, пропуская их через себя, подбирая нужное звучание: «Бом… бом… бом… бом-бом-бом-бом…» На седьмом ударе колокола поток Силы потускнел, на восьмом скукожился, затем почти совсем пропал, «мигнул» на прощанье маленьким фонтанчиком и исчез, будто его никогда здесь не было.

Бутырцев начал искать свою тень. Тени не было, был мрак. В этом мраке медленно проплывало тело убитого им Мустафы Эфенди. В груди трупа зияла сквозная дыра с белеющими обломками ребер по краям.

Вспоминая потом эти секунды небытия, Лев Петрович так и не понял, как он выбрался из Сумрака, его память этих сведений не сохранила. Как сумел он войти в тень, где наскреб силы для выхода в обычный мир? Было ли рядом с ним тело турка, или это игра его отключившегося разума?..

Очнулся Бутырцев в ялике, плавающем почти у самого берега. Пронзительный мокрый холод скрючил его в баранку, хотелось пить. Лев Петрович с трудом заставил непослушную руку залезть во внутренний карман сюртука, нашарить там онемевшими пальцами кусочек сахара и положить его в рот. Стало на самую малость легче, но он по-прежнему не мог сотворить даже маленькое заклинание.

«Когда же это кончится, сколько можно так издеваться над собой? Сначала Балаклава, здесь уже второй раз…» – пожаловался Бутырцев сам себе.

Что-то еще было в кармане. Всего лишь чуть теплее его самого, но он учуял это тепло. Бутырцев вновь сунул руку за отворот. Вот же оно, просится в ладонь. Маг вытащил предмет из кармана и недоуменно посмотрел на находку. Это была клешня краба, которую Нектон просил передать Хене. В амулете была мизерная частица Силы. Бутырцев впитал ее в себя. Выпил, смакуя, как редкое вино. Жизнь возвращалась к нему.

«Спасибо, Зозимос! Я твой должник», – благодарно подумал Лев Петрович.

«Сочтемся…» – донеслось издалека.

Бутырцев с большим трудом добрался до Графской пристани – до нее было ближе, чем до Северной стороны, а грести не получалось. Как назло, сновавшие с Корабельной стороны через бухту баркасы разбежались. Наверное, всех, кто хотел уйти от оккупантов, уже забрали оттуда.

С Графской еще перевозили последних солдат, можно было уйти с ними, но Лев Петрович решил добраться до моста, начало которого было рядом, на Николаевском мысе. Туда же двигались команды, до последнего прикрывав– шие бастионы, и саперы, взрывавшие и поджигавшие все, что представляло хоть какую-нибудь ценность для захватчиков.

Ночь расцвечивалась сквозь мелкий дождик пожарами на Корабельной и в городе. Грохотало знатно, особенно впечатляли взрывы пороховых погребов. Покидающие укрепления войска оставляли горящие фитили разной длины, и заряды хаотично взрывались в разных местах города.

Когда Бутырцев добрался до Николаевской батареи, серело небо на востоке, обещая близкую зарю. Немалая часть батареи уже была взорвана. Утоплены в море дальнобойные морские орудия, вывезти которые на Северную не представлялось возможным. У спуска к переправе охрипшие офицеры управляли подходившими солдатами, не забывая командовать идти по мосту не в ногу. На площади колыхалась людская толпа: последние жители с нехитрым скарбом, который можно было унести в руках, покидали город, дожидаясь своей очереди на переправу. Телеги и громоздкие вещи приходилось оставлять, бросать – на мост с ними велено было не пускать.

Неподалеку расположилась небольшая группа офицеров во главе с генералом. Бутырцев присмотрелся: никак Хрущев? Отличившись еще при Альме, грамотно прикрыв отступление русских войск, он три месяца воевал на четвертом бастионе, был произведен в генерал-майоры. Под огнем неприятеля возвел Селенгинский, а затем и Волынский редуты, которые потом вместе с Камчатским люнетом так долго не давали французам подобраться к Малахову кургану. Сейчас он занимал должность помощника начальника правой половины оборонительной линии и, как видно, не собирался уходить на Северную, пока не переправятся последние солдаты.

«Настоящий командир! Побольше бы таких в русскую армию», – подумал Бутырцев и сам себе немного удивился: – Когда же мне, Иному, стало не все равно, кто и как командует НАШЕЙ армией?»

«Да что же я, не русский, что ли? Без роду и племени?» – тут же рассердился он на себя.

К мосту подходила еще одна команда во главе с офицером. Одни солдаты несли по нескольку ружей, другие – носилки с ранеными товарищами. Уставшие, мокрые и закопченные артиллеристы толкали легкие орудия.

– Навались, братцы! – скомандовал офицер звонким юношеским голосом. – Вот она – переправа.

Бутырцев узнал Ныркова и бросился к своему ученику.

Обнялись, расцеловавшись троекратно. Радость была обоюдной.

– Жив? Помощь нужна? – воскликнул Лев Петрович, оглядывая забинтованную голову Филиппа и руку на перевязи.

– Да что со мной сделается! Руку пулей задело, а в голову контузило осколком бомбы. Командира батареи насмерть, а мне хоть бы что, только звон в голове стоит. Так что я теперь вместо командира, вывожу тех, кто бастион прикрывал, – говорил Филипп спокойно, но несколько громче обычного, да глаза горели лихорадочным огнем. – Вы-то как, Лев Петрович? Я уж сколько раз пытался докричаться до вас, а вы молчок. Уже нехорошее себе вообразил было…