Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

Донахью разжёг трубку, выпустил колечко дыма.

— То есть ты вот так вот пропадаешь на полтора года, — не спеша произнёс он, — ни слуху от тебя, ни духу, ни весточки. Потом вдруг заявляешься ночью, и я тебе как ни в чем не бывало должен выдать секретное досье.

— У вас передо мной должок, Бен, — напомнил Джон. — Впрочем, если надо, могу заплатить. С тех пор как я ушёл из Гильдии, с деньгами полный порядок.

Донахью, грызя мундштук, откинулся в кресле. Побарабанил по столу толстыми, будто сардельки, пальцами.

— Как там Джил? — спросил он.

Джон вздохнул.

— Зубрит книжки. Хочет стать законником.

Донахью перестал барабанить, выпучил глаза:

— Джил?!

— Да, — сказал Джон, улыбаясь краем рта. — Она самая.

Донахью покрутил головой.

— Ну, молодец девка… Не женился на ней ещё?

Джон пожал плечами:

— Не до этого всё время. Крутимся, берём дела. Сами знаете, как оно затягивает. Минуты свободной нет.

Индюк покивал, глядя отсутствующим взглядом в чёрное окно.

— Ребята по тебе скучали, — сказал он. — Первое время заходили, спрашивали, что-как.

— Скучали, значит, — проговорил Джон, чувствуя, как против желания поднимается на лоб бровь. — Все, значит, скучали? Даже тот, кто сдал?

Донахью внимательно посмотрел на Джона. Взгляд был долгий и пристальный, словно глаза должны были сказать всё, что нельзя было сказать языком. Джон, в точности как полтора года назад, испытал мгновенное желание вскочить, перегнуться через стол и схватить бывшего шефа за руку, чтобы узнать его мысли. И, в точности как тогда, это желание пересилил.

— Нет, — сказал Донахью. — Не он.

Пламя затрепетало в лампе, вылизало стекло коптящим лохматым языком. С улицы донёсся цокот копыт, затих в отдалении. Индюк тяжело, враскачку поднялся из кресла.

— Пойдём в архив, — сказал он. — Поищем малость. Было что-то такое про тайные общества… На хрена тебе эти маголожцы сдались? Их же всех переловили да пересажали. Они шифроваться-то не умели толком, как дети малые.

— Надо, — сказал Джон, поднимаясь. Его вдруг повело: лампа поехала в сторону, свитки на стенах завертелись, как карусель, ширма с крошечными человечками оказалась в опасной близости. Донахью, несмотря на полноту, резво подскочил, удержал за плечо.

грязный весь еле стоит в чём душа держится сразу видно по следу идёт как всегда ищейка верхним чутьём талант себя забудет дело раскроет сам был такой мало осталось настоящих жизнь поганая всех друзей потерял этого потерял мальчишку зато жив пусть живёт простит когда-нибудь все простят сам себе не прощу а они простят зачем всё это для чего

Джон выпрямился. Донахью отступил и захромал к двери.

— Надо так надо, — бросил он через плечо. — Найдём.

Тюрьма Маршалтон стояла на Собачьем острове. Это был скалистый, утлый, смертельно негостеприимный кусок суши, на котором в незапамятные времена по указу Хальдер Прекрасной поставили маяк. Маяк снабжался энергией от кристаллов и состоял из высокой башни, здоровенной лампы и защищённого чарами стеклянного фонаря. Обслуживать его полагалось раз в год. После войны, когда о берег Собачьего острова разбился восемнадцатый по счёту корабль, новое правительство вспомнило о погасшем без магической энергии маяке и велело его восстановить. Разумеется, теперь ни о каком "свете божественном" речи не шло: на вершине башни нужно было еженощно разжигать огонь, а стёкла фонаря трескались после каждой серьёзной бури. И требовали ремонта. Восстановление древней техники возложили на арестантов, для которых на острове специально построили барак. Шло суровое время, требовавшее суровых мер, арестантов в Энландрии становилось всё больше, и самых опасных, склонных к побегу преступников всё чаще ссылали на Собачий остров, который был идеальной природной тюрьмой — кусок скалы, круто обрывавшийся в ревущее море.

Сейчас, спустя полсотни лет, остров почти не изменился. Только теперь место барака заняла крепость, в которой томилось бессчётное множество заключённых. Крепость была разделена на две равные части, носившие название Чистый двор и Общий двор. В Чистый двор попадали те, кто мог себе позволить огромные взятки тюремному начальству. За это им разрешалось жить в отдельных камерах с отоплением, видеться с родными, выписывать любые товары с воли, заказывать выпивку, шлюх и опий. Можно сказать, это был своеобразный курорт для богатых — только очень дорогой и без возможности уехать. Те, у кого не водилось денег, попадали в Общий двор. Они жили в камерах того же размера, что и богачи, но по двадцать, по тридцать человек, без воды, в холоде, грязи и духоте. Убийц и насильников сажали вместе с теми, кто попался на краже хлеба в продуктовой лавке. Женщин держали вместе с мужчинами. К больным не водили лекарей. Если начиналась поножовщина, прибегали охранники и избивали всех, кто был в камере, без разбора. Мёртвых поднимали на вершину маяка и сжигали в ревущем пламени фонаря. Каждый день по несколько человек превращались в огонь, который указывал дорогу кораблям. Это называлось "сходить наверх". За год из Общего двора "уходило наверх" до тысячи человек.

— Это наш последний шанс, что ли? — спросила Джил.

Баркас надсадно, как чахоточный, кашлял двигателем, за кормой кипела зелёная пена. Ветер срывал верхушки с лохматых волн, раскачивал ржавое судёнышко, швырял пригоршнями брызги в глаза. Джон стоял, опершись локтями на планширь, подняв воротник плаща до ушей. Было зябко и муторно. Им полагались места в носовой каюте, но там царила особенная, ни на что не похожая судовая вонь: смесь гнилой древесины, старых, заскорузлых от грязи тряпок и креозота. Джон вытерпел четверть часа и вылез на палубу. Джил вообще не стала спускаться в каюту. Как только отдали швартовы, она распустила волосы, расстегнула все застёжки на кардигане и подставила лицо морскому ветру. Сейчас она стояла рядом с Джоном у борта, улыбалась и, похоже, не чувствовала ни холода, ни качки.

— Это не последний шанс, — сказал Джон. — Просто зацепка. Но если ты про "Тайную зарю", то да, больше никого не осталось.

Джил сощурилась, завела трепещущую на ветру прядь за ухо.

— Только тот здоровенный? Который тебя чуть не угробил?

Джон кивнул.

— Только он. И вот этот, к которому едем.

Из-под туч спикировала чайка, сверкнула белоснежными крыльями. Какое-то время она держалась совсем близко с баркасом, так, что было видно частокол маховых перьев и янтарный изгиб клюва. Потом углядела что-то в воде, канула вниз и тут же поднялась — отяжелевшая, неся в клюве серебряную полоску добычи.

— Я читала то досье, — объявила Джил, глядя птице вслед. — Странные они. При богах стали бы монахами. А так… Без толку чудили.