Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

— А ну, выкладывай всё, — велел он.

Джил кашлянула.

— Я в воду только, — сказала она. — А то я ж без ничего.

Джон кивнул. Джил спустилась к реке и улеглась на мелководье, выставив только голову.

— Иди поближе, — позвала она. — Не съем.

Джон спустился следом. Присев на кочку, он вытянул ноги, положил револьвер на колено и произнес:

— Рассказывай. Ты ему столько лет служила, должна много знать.

Джил сморгнула.

— Да что рассказывать-то, — буркнула она. — Был Хозяин. Пришел в реку из моря. Тогда, давно. Рыбу пугнул. Всю, чтоб ушла. Потом спать лёг, надолго.

— Спать? — нахмурился Джон.

— Он почти всё время спал, — объяснила Джил. — Старый уже был… И тогда тоже спал. Устал плыть. Потом, как проснулся, к берегу подошел. Там как раз рыбачил кто-то.

— Гриднер? — предположил Репейник. Джил покачала головой.

— Не знаю. Хозяин ему явился. Велел, чтоб девчонку в реку бросили. Тот пошел, сказал всем — мол, река сердитая, жертва нужна. Ну, потом… принёс девчонку.

— Гриднер, — кивнул Джон. — С тех пор и повелось, значит. Избранный род. Уход и кормление, — он сплюнул. Вот почему река стала злой, жадной до девичьей крови. Достаточно было одного наглого тарга, который не побоялся людей, и одного человечка, который с ним договорился. Как хорошо мы это умеем, подумал Джон с отвращением, так здорово умеем договариваться — с таргами, с гриднерами… с собственной совестью.

— Наверное, — сказала Джил. — Которые от того пошли, от первого. Гри… Гриднеры. Они к реке ходили, овец привязывали. Кормили…

— Так это не для вас были овцы, — догадался Репейник. — И скотину вы драли тоже не для себя. Ему носили.

Джил кивнула.

— Я только рыбу ем, — гордо сообщила она. — Вкусно.

— А людей? — ехидно спросил Джон. — Вкусно?

Джил сверкнула глазищами:

— То для него. Я ж сказала — рыбу ем. А он не ест. И сегодня для него… в деревню пошла. Хозяин голодный был. Только не нашла ничего. Искала, искала всё утро. Впустую. Скотина в поле. Детишек… — она замялась, — детишек не стала брать. Потом слышу — бахнуло. И Хозяин на берег выходит. Страшно было. Спряталась. Тебя потом нашла, увидела, как ты Хозяина убил.

Репейник кивнул.

— Я сначала думала, — продолжала Джил, — ты плохой. А ты не плохой.

Джон не нашелся, что сказать.

— Еще думала, что папу с мамой убить хотел, — говорила Джил. — Тогда, на берегу. Ночью. Потом поняла, что не хотел.

Джон оторопел.

— Так ты поэтому на меня бросилась? — спросил он неуверенно. — Решила, что я…

Джил потупилась. Джон представил: русалка наблюдает за его первой вылазкой. Вот чужой человек ночью приводит на берег родителей (зачем?) вот копает яму (зачем? для них?) вот усаживает их рядом с ямой на землю, а сам ложится и целится из страшной трубки (куда целится? в них?) Тут кто угодно обманулся бы.

— Ладно, — сказал он и прочистил горло. — Ладно. Слушай… А не хочешь теперь к старикам своим вернуться? Они тебя, знаешь, ждут… Или от реки уйти не можешь?

— Уйти могу, — вяло сказала русалка. — Хозяина ты убил, теперь свободная. Пока он жив был — уйти не могла, почуял бы. Проснулся бы и вернул. А теперь — всё.

— Пробовала, что ли, уйти? — спросил Репейник.

— Пробовала. Много раз.

— Ну, дела. Так что ж — раз теперь свободная, может, вернешься?

Джил покачала головой.

— Мне к людям хода нет. Там теперь все знают… что рыбу — не я. Убьют.

Репейник задумчиво кивнул. Да, Гриднеры мертвы, тарг мертв, бояться некого. Судя по резьбе на воротах и вышивке на полотенце, многие деревенские были в курсе, кто на самом деле управлял рекой. И впрямь ведь убьют.

— А я-то здесь при чем? — спросил он. — Ты же, вроде, умная. Должна понимать, кто я такой, и чем занимаюсь.

— Ты не плохой, — убежденно сказал Джил. — Хозяина убил, а папу и маму — нет. И этого, усатого нёс. Он ходить не мог, Хозяин ноги сломал. А ты нёс. И сейчас… Когда вышла к тебе, хотел стрелять. Но не стал.

Репейник повертел в руках револьвер с безнадежно промокшими патронами.

— Допустим, — сказал он. — А если бы все-таки выстрелил? Ты почему меня не… — он смешался, пытаясь подобрать слово, — …не обездвижила?

Вдруг Джил что-то сделала со своим лицом. Дрогнул подбородок, растянулась верхняя губа, обнажая щучьи зубы, в уголках глаз собрались морщинки. Репейник с изумлением понял, что Джил улыбается.

— Я только один раз могу, — сказала она. — Кого увижу, того один раз только. Потом… ну, больше не могу.

«Ах вон оно что, — подумал Репейник. — Вот почему она меня не парализовала, когда попалась в ловушку».

— Можно с тобой? — спросила Джил снова.

Джон молчал.

Зачем нужны принципы?

Чтобы выходить из затруднительных положений.

Вот оно, затруднительное положение, сыщик. Что станешь делать с девчонкой-ублюдком, которая просит о помощи? Везти её в Дуббинг? Но мир — сам по себе, ты — сам по себе. Только попробуй сделать кому-нибудь добро — тебе же выйдет боком. Что будет потом, когда Джил предстанет перед судебными экспертами? А ведь придется предстать, она убила несколько человек, и поди докажи, что её заставил охотиться тарг. Возможно, русалку ждет вовсе не реабилитация — это простаку Кордену будешь заливать про добрых врачей из метрополии — а приговор и рудники. На рудниках же с ублюдками разговор короткий. Выходит, лучше бы ей не соваться в Дуббинг, да и вообще в города. А если сунется, то придется жить в тайне. Значит, кому-то надо её опекать, помогать скрываться, попросту кормить. Или — выправлять поддельные документы, сочинять легенду. Кто этим займется? Сыщик, у которого даже друзей-то нет, одни сослуживцы? Нет, в город ей путь заказан. Останется здесь, уйдет в леса. Поселится в болоте, станет на лягушек охотиться…

Он заметил, что стискивает зубы, и перестал.

Как хорошо мы умеем договариваться — даже с собственными принципами.

— Ладно, — сказал Джон. — Что-нибудь придумаем. Пошли.

Джил подалась из воды. Сыщик напрягся. Русалка медленно протянула руку.

— Я… — начала она и замолчала, вспоминая слово, а потом закончила: — Спасибо.

На запястье Джона легла девичья ладонь. Репейник опустил глаза. У Джил были длинные пальцы с обломанными ногтями, и вблизи под кожей просвечивали синеватые жилки. Он ощущал, как рука Джил, вначале холодная, теплеет, греясь от его руки. Еще он ощущал, как бьется пульс русалки. А больше ничего не ощущал.

Ни чужих мыслей.

Ни чувств.

Ни боли.

«Быть того не может, — подумал Джон. — Ни один человек… Быть того не может».

— Сколько будет два и еще два? — спросил он быстро.

Джил широко раскрыла глаза.

— Четыре, — сказала она и прибавила с легкой обидой: — Ты не гляди, что я деревенская, я в школу ходила… — она помедлила, — до того, как…