Илана Мьер - Последняя песнь до темноты

— Буду, — сказал он. — И все мои песни теперь для тебя.

* * *

Дариен ощутил тишину, когда вернулся Марлен. Он в последний раз сжал ладонь Рианны и проводил ее взглядом. В тишине они выбрались через брешь в переулок.

Когда они добрались до улиц у их гостиницы, Марлен спросил с редкой неуверенностью в голосе:

— Что отличается в этот раз?

Дариен знал, о чем он. Они часто помогали друг другу в игре в соблазнение, редко соревновались, ведь их вкусы отличались. Женщины Марлена были несчастны в позолоченных браках, как змеи в клетке. Дариена тянули к улыбкам, смеху. Но Рианна заняла у него другое место. Ее глаза были спокойными, как пруды в лесу острова Академии, пробуждали в нем такое же спокойствие.

— Думаю, я люблю ее, — сказал он, качая головой. — Галицианскую девушку.

— В чем тогда проблема? — сухо сказал Марлен.

— Она обещана другому, — сказал Дариен. — И его происхождение впечатляет больше, чем самого младшего сына Элдемура. Ее отец говорит о зимней свадьбе.

— Похоже, тебе нужно спешить, — сказал Марлен. Он был удивительно сговорчивым, смотрел только вперед, длинный ноготь скользил по гладкому сердолику в его кольце Академии. Может, потому он не задавал Дариену очевидный вопрос: как он может думать о браке? Он, Дариен? Хуже всех для этого подходил только Марлен. Они не заключали официальный договор, но оба решили, что следующие десять лет проведут так, как предыдущий год: путешествуя, исполняя песни. Брак означал одну женщину, один дом, одну кровать.

Но Дариен еще ничего так не хотел в жизни, как хотел Рианну Гелван. Даже если это означало один дом. Жизнь с ней могла быть приключением, озаренным золотом ее волос.

— Была бы у нас магия, о которой любили рассказывать мастера Академии, — сказал Дариен. — Я мог бы магией забрать Рианну отсюда.

Марлен рассмеялся.

— Если бы у нас были силы, Дариен, ты бы мог создать себе идеальную женщину.

— Ужасная мысль, — сказал Дариен. — Такой могла быть песня — поэт магией создает идеальную женщину, и за этим следует разрушение. В песнях, по крайней мере, дела сердца всегда связаны с разрушением.

— Да? — сказал Марлен. — Я бы рискнул. Это не была бы какая-то девушка.

Дариен его почти не слушал.

— Я скажу тебе, что мне нужно сделать, — сказал он. — Серебряная ветвь стоит почти как королевство.

— Думаешь, торговец примет тебя, если мы победим?

Дариен в насмешливом возмущении погрозил пальцем.

— Нет, милорд Хамбрелэй, — сказал он с преувеличенной вежливостью. — Когда мы победим.

ГЛАВА 2

Всю жизнь музыка была для нее секретом. Тем, ради чего в полночь она уходила в подвал или в сосновый лес, чтобы играть или петь. Сочинение текстов было еще большим секретом, при свете свечи в темноте. И тогда Лин приходилось прятать огарок на следующий день, совать под груду одежды и доставать под покровом ночи.

Но теперь музыка была пьяной песне в таверне, исполняемой для толп грубых мужчин или, что редко, балладами для лордов у их каминов. А завтра… Завтра будет больше, чем это.

Во влажности ночи улицы задыхались от запахов весенних цветов. В столице Тамриллин музыка была танцовщицей, упивающейся своей юностью, почти не прикрывающей одеждой свою красоту. Для Лин она казалась распутницей, оголяющей то, что стоило держать в тайне.

Она знала, что дело в ее северном воспитании, холод к ней не подходил для этого красивого южного города. Она не ожидала увидеть его своими глазами. Величавые здания у воды сияли белизной, словно их тысячу раз полировали. Парад искусства, от позолоченной роскоши дворца короля до скульптур и фресок даже на самых скромных храмах.

Белый город у моря, так он раньше назывался в песне самого Эдриена Летрелла. Великий Пророк любил столицу. Теперь поэты называли Тамриллин «Белым городом» в честь Эдриена, из-за слов, написанных ночью светом одной свечи. Один человек так сильно влиял на остальных, хоть он умер много веков назад.

— Сегодняшняя ночь важна, — говорил Леандр. Он втащил ее в комнатку, которую они делили. — Ты не можешь пойти так. Придется купить тебе платье. Может, в кредит? Не знаю.

Лин была благодарна, что он не комментирует печальное состояние ее одежды. Большую часть года она носила одни и те же рубашки и штаны, которые украла из шкафа брата.

— Леандр, — сказала она успокаивающим тоном. — У меня есть платье. Смотри, — она развязала сверток, лежащий на кровати, которую они делили, и вытряхнула складки шелка цвета кукурузы. Она погладила их тыльной стороной ладони, ощутила вспышку воспоминания от ткани, запаха бергамота, поднявшегося в воздух, как дым.

Леандр был потрясен.

— Я всегда говорил, что ты благородного происхождения.

— Да, — сказала она. — Мой просчет.

— В облике?

Она не слушала его вопрос.

— Оценку уже провели?

Леандр кивнул.

— Я заходил в офис. Песни одобрили, мы сможем спеть их ночью.

— Хорошо, — сказала Лин. — Не хотелось повторять старый материал. Так что встретимся здесь через час для репетиции?

— Почему? Куда ты?

— Мне нужен воздух, — сказала Лин и чуть не рассмеялась. Их гостиница была в районе кожевенной, потому они и смогли найти комнату, но воздух здесь был густым от гадкого запаха промысла.

Но ее дела увели ее подальше оттуда по переулку, который сокращал путь. Она нашла его несколькими неделями раньше. Они жили в Тамриллине всего месяц, впитывали атмосферу и восторг Ярмарки Середины лета… и состязания. Когда его проводили в прошлый раз, Лин было одиннадцать лет, и она даже не знала о состязании. Никон Геррард, который нынче был Придворным поэтом короля, тогда был на пике илы. Было сложно представить это тогда.

Теперь она была в сердце всего этого. Местные ворчали, что это худшее время года, но Лин видела, что они гордятся. В середине лета тысячи торговцев, исполнителей и артистов прибывали в столицу со всего мира. Специи и шелка Кахиши, шерсть из северных холмов, булат и жаккард с юго-запада, нефрит и алебастр из дальнего востока, куда был опасно отправляться… хотя риск того стоил, как говорили Лин.

Переулок был узким проходом между стенами из камня. Окна в стенах начинались очень высоко и были темными дырами. Она спустилась по узкой витой лестнице и оказалась на площади, где фонтан украшал пересечение трех улиц. Он был в виде символа гильдии кожевников. Здесь начинался район, по улице слева она оставила его позади.

Одной из ночей во время прогулки по городу она обнаружила храм, но еще не входила. Но этой ночью ей предстояло петь в присутствии короля и — что еще тревожнее — Придворного поэта.

Лин прошла в бронзовые двери, и ее встретил занавес благовоний и дыма свечей. Она думала, что место напомнит ей о доме, успокоит ее. Но это место было проще часовни, к которой она привыкла, и светлее, словно южное солнце проникало сквозь камень. Мраморные статуи Троих озарял золотистый свет, а не призрачный белый, как она привыкла.