Майк Гелприн - Зеркало для героев [сборник]

— Я заплачу, — сказала она. — Я хочу увидеть детей.

Француз облизнул губы.

— Англичанка? — сказал он. — Сколько заплатишь?

— Два фунта.

— Три, — ответил он и, дождавшись ее кивка, посторонился и пропустил их в дом.

Было грязно, в воздухе витал сладковатый дымный запах.

— Опий, — сказала Мэйли, увидев, что Присцилла принюхивается.

— Не ваше дело, — бросил француз, не оборачиваясь. — Эй, вы! Зое, Ирен!

Из-за невысокого бамбукового шкафа вышли две девочки лет пяти-шести, в простых хлопковых платьях, порванных и грязных. Молча встали посреди комнаты. Присцилла смотрела на них с бьющимся сердцем.

— Вот дети, — сказал их отец. — Давайте три фунта и о’ревуар.

Ирис сглотнула. Она смотрела на девочек, осиротевших по ее вине.

— Я бы хотела их забрать, — внезапно вырвалось у нее. — Я удочерю и воспитаю их. Вы, кажется, не сильно этим озабочены.

Француз расхохотался, запрокинув голову. Во рту у него почти не было зубов.

— Я бы с вами, мадам, поторговался, — сказал он, отсмеявшись, — но на этот товар уже есть покупатель. За ними вот-вот придут. Я много должен некоторым уважаемым китайцам, — он отвесил в сторону Мэйли шутовской полупоклон.

— Обратно за шкаф! — рявкнул он девочкам. Младшая вцепилась в сестру, та сверкнула из-под нечесаных волос такими же синими, как у отца, глазами.

— Постойте! — сказала Присцилла. — Сколько вы хотите? Кому вы их собираетесь продать?

— Тут уже дело не в деньгах, — пожал плечами француз. — Говорю же — много задолжал. Если не отдам, китайцы меня на стейк тартар порубят, причем не торопясь.

— Выбор между болью и грехом, — пробормотала Прис. — Зачем им дети? Что с ними будет?

— Откуда я знаю? — огрызнулся он. — Может, тоже удочерить кто хочет. Они вон, на вид почти белые.

— Когда чуть подрастут, в бордель заберут, — сказала Мэйли. — Тут много, есть с совсем молодыми.

— Ну может и так! — крикнул француз. — А мне что делать теперь? Уходите!

— Саомин, — позвала Присцилла. — Саомин!

По стенам прошла рябь. Француз в ужасе огляделся. Темная фигура накрыла его, вобрала в себя, он задушенно закричал.

— Выходите на улицу, — сказала Присцилла девочкам. — Мэйли, выведи их.

— Это тень мамы? — спросила по-французски младшая девочка, показывая на темное облако. — Мама!

И она рванулась через комнату прямо в жуткую черноту. Стон прошел по дому, тень распалась, ушла затихающим всхлипом.

Француз сидел на полу, на лице у него сочились кровью глубокие царапины. Он обнимал дочь и плакал. Протянул руку, позвал: «Зое!» Вторая девочка тоже бросилась в его объятия. Он крепко сжал их и поднял глаза на Присциллу.

— Забирайте их и уходите.

— А вы? — спросила Прис. Он невесело усмехнулся.

— Я буду мертв к утру. Или к концу недели. В лучшем случае — года. Забирайте их и храни вас бог.

В отеле портье с удивлением проводил глазами даму, вышедшую на прогулку в одиночку, а вернувшуюся со служанкой и двумя детьми.

Девочки сидели в в большой эмалированной ванне, как две лохматые куклы, все в синяках, царапинах и въевшейся грязи. Стоя на коленях у ванны, Присцилла расстегнула свои рукава, чтобы не замочить, и при виде ее покрытых подживающими ранками рук девочки наконец проявили интерес.

— С тобой это сделали, потому что ты плохо себя вела? — спросила Зое.

Присцилла кивнула.

— Мама-тень сказала, что ты хорошая, — тихо сказала Ирен.

Присцилла разрыдалась, обняла их сразу обеих — мокрых, грязных, еще почти чужих, но уже прорастающих в ее сердце чувством горячим, острым, нерассуждающим, как в ту минуту, когда, истекая кровью после родов, она прижала к груди крохотное тело своей дочери, и больше никогда ее не увидела.

— Я буду вас очень любить, — пообещала она.

Девочки спали на большой кровати под москитной сеткой, когда Мэйли вернулась, отдала Присцилле чуть полегчавший кошелек и разложила на диване несколько красивых детских саронгов, и один взрослый — красный, как кровь, из плотного шелка с золотым шитьем.

— Мне? — усмехнулась Прис.

— Говорят, даже ноги бинтовать не так больно, как каждый день носить европейский корсет, — покровительственно сказала Мэйли. — Попробуй, госпожа. Будет легко и красиво. И не так жарко.

Присцилла снимала слои плотной одежды, как старую кожу. Тяжело стукнула о пол зашитая в ткань стальная клетка корсета. Прис скользнула в гладкий шелк саронга, улыбнулась. Мэйли поклонилась и ушла в свою комнату.

Рябь прошла по обоям, начала сгущаться. Прис раскрыла ей навстречу руки, ожидая знакомой боли. Но тень Саомин скользнула по ней невесомой лаской, последним прощанием. На секунду она накрыла спящих девочек и растаяла, как облачко тумана.

Присцилла вдруг подумала, что она совсем еще молода, что теперь ни от кого не зависит, что впервые в жизни она свободна. Она может остаться здесь, или уехать с девочками в Англию, в Австралию, в Америку — куда угодно.

Она вышла на балкон, вдохнула ароматный ночной воздух и вздрогнула — в саду под балконом стоял человек, его было хорошо видно в свете окон нижнего этажа. Он приподнял шляпу и поклонился.

— Мистер Монк? — спросила Прис, боясь поверить своим глазам. — Как же вы?.. Что вы здесь делаете?

— Тсс… — сказал Юджин, поднимая к ней руку. — Какой там свет мелькнул в окне! То луч востока, а Присцилла — солнце! О, встань, мое светило, и затми завистливое лунное сиянье!

Это было так глупо и прелестно, что Присцилла смеялась и плакала, стоя в красном саронге на белом балконе в черной-черной тропической ночи.

Утверждение, развитие и укрепление. Мягкость, выдержка и женская сила. Созидание, материнство.

Уно выбрался из носовой пазухи, встряхнулся, разминая затекшие за время вахты мускулы. Запрокинув лицо, улыбнулся жёлтому южному солнцу, неторопливо катящемуся к зениту навстречу белому, северному. В тот момент, когда солнечные диски ободьями коснутся друг друга, настанет конец первой вахты, тянущейся от рассвета до полудня и зовущейся утренней. Его вахты, Птицы-1, которого братья называют Уно. Одновременно начнётся вторая вахта, вечерняя.

Птица-2, которого братья называли Дуалом и которому эту вахту предстояло нести, уже спешил вдоль левого гребня на нос. Там, где голова корабеллы заканчивалась и переходила в кожистый бугристый загривок, братья встретились. Привычно обнялись, затем Уно шагнул в сторону, освобождая проход.

— Спокойной вахты, брат, — пожелал Уно. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.

— Я передам ей это.