Наталия Некрасова - Дети Ночи

— Ты... ты слово угадал, да?

Старший мотает головой, не в силах ответить. Потом, переведя дух, шепотом выдыхает:

— Нет... словно услышал... вот...

Младший качает головой и восхищенно смотрит на брата — улыбчивый, растрепанный, растерянный.

— А теперь что?

— А теперь мы увидим день! — Он встает, отряхивается от приставших к одежде иголок и клочьев сухого мха.

— Давай далеко не уходить? — опасливо дергает его за рукав Младший.

— Да не трусь, далеко не пойдем. Вот к озеру спустимся, посидим в кустах — и домой.

— И что, опять с волшебством? — смеется Младший. — Чтобы не заметили?

— Ага! — улыбается Старший, и оба фыркают, предвкушая, какие теперь будут у них приключения, когда им никакая дверь не преграда, да и не заметит никто!

— А сказку помнишь, про заколдованную девушку?

— Это у которой туфельки каждый день стаптывались?

— Ну, да, которая из холмов к дневному колдуну на пляски бегала.

Мальчики вдруг переглядываются с некоторым испугом.

— Так ведь, значит, все правда!

— И колдуны есть?

И сразу же становится совсем невесело и опасно. Солнце слепит непривычные к яркому свету глаза, потому мальчики прячутся в тени. Все такое непривычное под лучами дневного светила, знакомые места совершенно неузнаваемы — разве что по ощущениям тела. Мальчики стали спускаться вниз, к озерку.

— Ух ты! — громким шепотом выдыхает Младший, скользя на мшистых камнях и садясь с размаху задом на землю. Озерко, в котором по ночам так медленно и волшебно плавает луна,рябит бессчетными пламенными осколками небесного зеркала. Голова плывет, глаза блаженно слепнут, невозможно не подойти и не потрогать эту воду руками...

— На солнце не вылезай, — шипит Старший. — Веснушки высыпят, а то вообще облезешь, отец узнает, вот влетит тогда!

Младший, окончательно осмелев, смеется, морща короткий нос. Широкие темные брови смешно сходятся над переносицей.

— А ты наколдуешь, чтобы не увидел!

— Дурак, я не умею! Назад иди!

Младший, не слушая, вылезает на поляну.

— Жааарко, — ахает он.

— Ну, и что? — бурчит Старший. — Ты будто первый раз наверху. Тут всегда по-разному.

— Дааа, — восхищенно тянет Младший. — Здорово. Только ярко и жарко. Зато тварей нет.

— С чего ты взял?

— Да Дневные наверняка уже всех перебили. И все твари теперь только под землей. Или ночью вылезают. Дневных же много, как кроликов, — пренебрежительно повторяет он подслушанные у взрослых слова.

Они все же осмеливаются подойти совсем близко к озеру. Длинные черные тени касаются самой воды — такие четкие, как в самую лунную ночь в году.

— Ой, а это что? — шепчет Младший.

Шагах в двадцати дальше по берегу лежит груда валунов — больших, в человеческий рост. Тот, что сверху, покрыт не то мягким темно-серым мхом, не то оплетен толстым слоем паутины, вековой и пыльной.

— Мохнатый камень, — вздергивает брови Младший. — Смотри.

Что-то нехорошее дрожит в спокойном неподвижном полуденном воздухе.

— Не подходи! — кричит Старший, но поздно — Младший уже трогает серый пух.

Маленькая голова на длинной шее словно выстрелила вверх. На детей уставились длинные гнойно-желтые глаза в красных тонких прожилках. На дне раскрывшегося темного мутноватого зрачка плещется красноватый отблеск магии. И разум. Совершенно чужой. На плоском сером лице две длинных щели на месте ноздрей, клювообразно вытянутые вперед челюсти приоткрываются, обнажая длинные желтые зубы.

— Бежим! — дико визжит Старший, дергая Младшего за плечо.

Младший стоит, пригвожденный к месту не то ужасом, не то чем похуже.

Тварь медленно раскрывает кожистые крылья и огромным прыжком оказывается совсем рядом. И тут Младший срывается с места. Тварь снова подскакивает и летит в медленном длинном прыжке на раскинутых крыльях.

— В лес! — тащит Младшего Старший. Тварь длинными прыжками неспешно преследует, явно не опасаясь упустить. И Старший это понимает, и начинает от ужаса реветь в голос, а за ним и Младший.

Свист.

Тварь замерла, резко дернув шеей. Братья, задыхаясь, вбежали в лес и остановились, прячась за деревьями.

На поляне стоит человек. Смуглый, некрасивый, скуластый, с рыжими волосами, стянутыми в хвост на макушке. От него веет грубой силой и опасностью. Старшему подумалось, что он должен пахнуть чесноком и железом.

В руке у человека короткий лук, а у твари в основании шеи торчит стрела, из-под которой ползет красно-лиловая кровь.

— Иди сюда, — хрипло хмыкает человек.

Тварь не спешит. Она явно понимает опасность. Но уйти не получится, стрела догонит. И тогда она резким прыжком взлетает вверх и бросается на человека, выпуская из концов коротких крыльев длинные желтые когти.

Старший закрывает глаза. Только бы его, этого человека не убили! Только бы не...!

Младший стоит, заворожено распахнув глаза.

Человек не может так быстро двигаться! Просто не может!

Когда все вдруг кончается, человек встает и смотрит прямо на них. Он их видит! Видит! Но Дневные не могут видеть Ночных, если те не будут шевелиться!

— Дуйте отсюда, огольцы, — смеется он щербатым ртом. Он не просто некрасив, он уродлив — его лицо криво стянуто старым шрамом, а бесцветные брови делают его еще более отталкивающим. — Не ваше время. И место дурное — тут у инхья целый выводок. Им кормить детенышей надо, — снова ржет он. — Мальцами Ночными. Валите отсюда, засранцы!

Мальчики переглянулись и побежали к холму.

— Что делать-то будем? — шепчет Младший.

— Зады заголять, — слышится голос совсем рядом. Душа так не уходила в пятки даже там, на поляне. — За мной, — приказывает отец. Он стоит на солнце, словно совсем не замечая его ослепительного блеска и жара, за его спиной маячит бледная до обморока стража.

Привычный прохладный сумрак подземелий был бы, наверное, приятен и мил, если бы не предвкушение наказания. Даже голова кружится и в животе погано холодеет и урчит.

В малом кабинете отец садится в кресло. Братья стараются не смотреть ему в лицо. Пока шли по коридорам, кругом стояла такая необычная тишина, что понятно было — тут пронеслась страшная гроза.

— Ну, кто вас выпустил?

Спокойно так говорит. Настолько спокойно, что душа холодной змейкой уползает в пятки.

— Кого мне в Провал спускать?

Провал! У Старшего мгновенно встает перед глазами серая паутинистая тварь. Чуждый разум, бесстрастная смерть. В Провале тоже твари, может, с такими же глазами... и человек там, рыжий, некрасивый, и ничего не может сделать, и они... дальше воображение отказывалось рисовать.

— Не надо..., — еле слышно выдыхает Старший. — Никто, это я...

Широкие брови отца сходятся над переносицей.

— Ты, значит? В Провал я, конечно, тебя не спущу, ты наследник престола, но за вранье выпорю сильнее, чем задумывал.