Наталия Некрасова - Дети Ночи

— Ничего я не знаю, — покачала головой Дневная.

Он молча уставился на сверкавшую на солнце воду.

— Мне придется пойти туда, — прошептал он. — Все ответы там... Но боги с нами. Все-таки с нами.

— Что ты говоришь, господин? — не расслышала Сэйдире.

— Я обязан тебе, — сказал он, поднимая взгляд. — Я выполню любое твое желание.

Сэйдире некоторое время молчала. Потом заговорила. Голос ее был чересчур тих и спокоен.

— Я хочу жить, и жить спокойно. Я хочу иметь здесь права и не быть чужой. Я много натерпелась у тебя в Холме. Слуги повиновались мне со смешком, почти в лицо говоря, что я здесь никто, и что меня слушаются только потому, что ты приказал. А если бы тебя сейчас убили? Я осталась бы одна, никто и ничто. Я выпрашивала бы кость, как бездомная собака. Да мне лучше сдохнуть.

— Так чего ты хочешь? — перебил ее Старший. Ему было слишком неприятно это слушать, потому, что она говорила правду.

— Я хочу уговора с тобой. Я хочу от тебя ребенка, и хочу, чтобы ты признал его. Тогда меня будут почитать хотя бы как мать твоих детей. Пусть они будут незаконными, но признанными тобой. Вот таково мое желание.

Старший медленно кивнул.

— Уговор, — сказал он. — Клянусь честью. И — да услышат боги.

Он не лгал. Он клялся от чистого сердца и теперь был уверен, что боги могут услышать их. От этого было светло на душе.

«Невыносимая радость» — вспомнил он слова Сэйдире. Он хотел этой радости.

Сэйдире кивнула.

— Да, так и будет — сказал принц, и мысль об уговоре не была ему неприятна.

На третью ночь их встретил отряд Медвежьего холма, в котором был Нельрун. Бард сказал, что точно знал куда ехать, потому, что ему был сон. Старший не стал ничего спрашивать. Он еще успеет поговорить и с ним, и с дедом.

А им есть о чем поговорить.

Сэйдире спала, когда он ушел. Она лежала на животе, обхватив круглую подушку, чуть приоткрыв рот. Во сне она казалась намного моложе, ее припухшее лицо было почти детским. Принц немного постоял, прислушиваясь к себе. Ему было даже немного стыдно. Наверное, она достойна большего, чем то спокойное, теплое чувство, которое он испытывал. Он поджал губы. Что же, он хотя бы сможет дать ей уважение, почет и богатство. Пашня вспахана и засеяна, уговор выполнен.

Он почти сразу же перестал думать о ней, как только затворил дверь.

Он подумал об Асиль — и испугался. Что-то произошло с ним. «Но я ведь люблю ее!» — сказал он себе. «Люблю, иначе и быть не может!»

И все же это было не так. А как — он не мог понять. Это раздражало, мучило, но он ничего не мог с собой сделать. Надо вернуться домой. Как можно скорее домой.

Да о чем он думает, о чем?

Отцу остались какие-то месяцы.

— Покажи-ка руку, — первое, что сказал дед, когда он спустился в круглый зал, по старинке обустроенный в сердце холма. — Хорошо срослась, славная работа.

Только и всего. Так знакомо.

Принц улыбнулся. Дед никогда не цацкался с ним.

Нельрун сидел спиной к ним, у очага.

— Теперь, внучек ненаглядный мой, давай-ка поговорим о том, что ты, нутром чую, желаешь мне рассказать. Мне и Нельруну. Я не ошибся, ась?

Нельрун мгновенно повернулся к ним. Он молча смотрел на них, повернувшись искалеченной половиной лица к очагу — привычка не пугать собеседников слишком въелась в кровь.

Принц кивнул, уставившись на пляску огня.

— Я и не знаю, с чего начать.

— А с чего хочешь. Надо будет, мы с Нельруном спросим, — дед откинулся в кресле — на севере не любили сидеть на циновках и подушках — и погладил себя по солидному брюху. Он был с виду спокоен, как сытый матерый медведь. Черные его волосы сильно поседели — вот и все перемены с тех пор, как принц покинул дедов холм. Не стареет Медведь. Не стареет. Возможно, и он, Старший, благодаря материнской крови проживет долго... если только с ним не случится то же, что и с отцом.

«С ним еще ничего не случилось. Я не позволю».

Он еще не успел додумать эту мысль, как с отчаянием осознал, что ничего не сможет. Он видел тени. Они ничего не смог сделать — он, маг, герой Королевского Холма.

— Так ты говори, малышок, говори.

Принц провел рукой по лбу, оперся локтями на колени, и рассказал всю историю. Нельрун с дедом выслушали молча. Нельрун был похож на застывшего на солнце ящера — такой же темный, неподвижный и настороженный.

— Вот что я скажу. Ты, Нельрун, говорил о выродках и этих, слухачах. Так вот, не богов они слышат. А вот выродки как раз и слышат богов. И боги через них говорят. И им отвечают. Только они, выродки, не понимают себя. Они не умеют ничего делать со своим даром.

— Что она крикнула?

— Что-то вроде «настал ничейный час».

Нельрун вскочил. Молча стал расхаживать взад-вперед, размахивая руками и что-то бормоча себе под нос.

Дед молча отхлебнул из своего здоровенного кубка из черного камня.

— Либо идти в Средоточие, либо не идти. Пойдешь — вот как с твоим отцом будет. Не пойдешь — нарушишь обычай.

— Так что ж не нарушить? — вызверился Старший. — Кто-то когда-то этот обычай установил, до него ведь не было такого! До девятого короля!

— Было — не было, а сейчас есть, и мир на этом стоит.

Старший не мог не согласиться — тем более, что, насколько он знал, мир не стоит, а висит уже над Провалом на тоненькой ниточке королевского слова. И чего-то еще.

— Я хочу рассказать вам одну из легенд, которые называют пустыми. Они непонятно про что. Но мне кажется, что я начинаю понимать.

— А я бы сначала пожрал чего, — спокойно сказал дед. Старший было возмутился, а потом понял — дед просто хочет малость пригасить буйство мыслей и у него, и у Нельруна. Пока жуют, неважное, смятенное, отсеется, и останется только важное.

В Медвежьем холме толк в еде понимали и насладжаться ей умели. Имильде, которую Старший помнил с детства, заправляла всеми делами, раз хозяйки в Холме не было. Она и Медведь состояли в дальнем родстве по женской линии, и потому называли ее Медведихой. Она тоже была ширококостной, могучей и внушала Старшему невольную робость даже сейчас. И нарушить священнодействие трапезы было бы страшным для нее оскорблением. Потому Старший покорился и предался удовольствиям простого и обильного пиршества.

Он думал, что Медведиха не оставит без заботы и Дневную. Будет ее опекать, как его в свое время — ей было это необходимо, потому, как свои дети и внуки уже выросли. А правнуков еще не нарожали. Медведи — крепкая и долговечная порода. Он улыбнулся, подумав, что и в нем эта живучая кровь. И непокорная.

Дед опорожнил последний кубок, вытер руки о повязанное вокруг стола полотно.

— А вот теперь можно и побеседовать. Ты хотел говорить, Нельрун? Так говори.

Нельрун отер ладонью рот, оперся локтями на стол.

— Легенда есть. О девяти братьях и девяти сестра, и о доме...