Lutea - Орёл, несущий копьё [СИ]

От удара перед глазами ещё плясали разноцветные искры, дыхание не до конца восстановилось; Влад упал на колени, и его вырвало. Он чувствовал на себе презрительный взгляд Адлера, но предводитель лишь раздражённо фыркнул и стремительно зашагал к дому.

«Ничтожество», — сказал себе Влад и вдруг рассмеялся от облегчения — ему не пришлось убивать этого несчастного человека! Впрочем, его смех быстро угас; вытерев платком рот, Влад встал и на слабых ногах двинулся к особняку.

В холле он застал оживление — здесь были все, даже Аларикус, не иначе как привлечённый шумом. Стоявший ближе к лестнице Петар громко ругался по-болгарски, адресуя посыл замершему посреди комнаты Адлеру; осторожно проскользнув за его спиной и встав возле Георга, Влад увидел, какое зловещее выражение лица было у Грина.

— Петар, я сказал: не сейчас, — отчеканил Адлер, из последних сил стараясь сохранять спокойствие, но его глаза опасно блестели. — Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— Зато я собираюсь! — прикрикнул в ответ Петар; он рассвирепел — давно уже Влад его таким не видел. — Как ты мог дать добро на такое?! Устроить взрыв там, где столько детей — это нужно вообще сердца не иметь! Или ты наслаждаешься этим, Гриндевальд, бесчувственный ты ублюдок!..

Адлер вышел из себя мгновенно — Влад едва успел заметить, как он вскинул палочку, которую всё ещё сжимал в руке.

— Авада Кедавра!

Вспышка зленного света — и Петар упал замертво.

Все застыли в немом ужасе.

Страшно, когда Смерть приходит внезапно. Хотя, ещё более жутко знать, что она следует за тобой по пятам…

Он знал это, как никто другой. Он слышал, ступая по знакомым с детства переулкам, шаги за своей спиной, приближающие страшный момент, но не имел права бежать, защититься, даже просто обернуться. Не имел на это права.

За каждым из нас в эти тёмные дни ходит Смерть. За каждым, кто не сдался, не подчинился, не пожелал принять власть Тёмного Лорда, кто борется с ним и его союзниками…

Он продолжал идти, пока враг не осмелел настолько, что напал — жуткая, разрывающая боль пронзила ноги, и он закричал, падая на колени, а в следующий миг уже был обезоружен и лишён голоса. Проворный сукин сын.

Это страшно, опасно, жутко до дрожи. В момент, когда понимаешь, что Смерть — вот она, рядом, приближается к луже твоей же собственной крови, панический ужас завладевает всем существом…

Он сам испытал его, наблюдая, как подходят два человека в масках. Страх захватил его, вытеснив разум. Вытеснив память о подстраховке.

В этот самый миг главное — не подчиниться страху. Важно взять себя в руки, сказать себе: «Я — человек, не животное, и я не прекращу борьбу до последнего вздоха, а если умереть мне будет суждено, то по крайней мере я приму смерть с достоинством».

И он тогда поднял голову. Посмотрел на тех, кто пришёл за его жизнью.

Раздался холодный и рвущий воздух, как стальной клинок, голос:

— Давай. Я и так сделал почти всё; от тебя требуется произнести два слова.

Этот голос он запомнит, пожалуй, навеки, как и глаза — светло-карие, возможно, даже ещё светлее, и при этом такие решительные и жёсткие, что не оставалось сомнений: у мага с такими глазами рука не может дрожать.

А вот его спутник был не таков. Он трясся, безудержно трясся, а палочка ходила ходуном. В цвета моря глазах — море же ужаса, затравленность, фатализм; какое-то безумное желание, явно имеющее к происходящему мало отношения.

— Ты вынуждаешь меня перейти к убеждению? Ты действительно хочешь довести до этого?

Вновь этот ледяной голос — он решил всё. Он и ещё палочка, пока опущенная, но с кончиком, предупреждающе направленным на мягкосердечного. Тот быстро покачал головой и зажмурился.

— Авада…

Мэтью Рид бросил перо, поднялся из-за стола и отошёл к находившемуся позади окну, отдёрнул штору. За ней сиял погожий лондонский день, сверкали на солнце купола церквей и стеклянные высотки маглов, переливались отражения машин в витринах.

Была одна деталь, которая не давала Мэтью покоя: напавшие на него волшебники говорили не по-английски. Немецкая речь, которую он не слышал со времён работы в Берлине в начале девяностых, здесь, посреди Лондона, неприятно резала слух. «Значит, слухи не врали, — мрачно думал он, глядя за окно, на яркую и оживлённую улицу. — Он действительно обзавёлся сторонниками с континента… Кто это может быть? Радикалы? Фанатики? Наёмники? Может ли быть, что их поддерживает „Марш чистокровных“? Если вспомнить, после теракта на Кингс-Кроссе „Марш“ в своей газете писал почти одобрительно… Но, — возразил Мэтью сам себе, — разве стал бы такой человек, как барон фон Винтерхальтер, так рисковать, снаряжая и отправляя в Британию группу террористов? Вероятность этого крайне мала. Кто-то из его окружения? Тоже нет — в „Марше“ ничего не делается в обход него».

Перед глазами вновь встали те двое, что напали той ночью девять дней назад в проулке. Вспомнились их слова, их действия… «Один из них был откровенно слаб. Второй — весьма хорош как маг и явно безжалостен. Причём сама сцена выглядела так, будто была своего рода проверкой, испытанием на прочность. Значит, группа ведёт рекрутирование? Расширяется? Не хотелось бы, даже очень… — он сложил руки на груди, закусил губу, напряжённо хмурясь. — Людей в таких же масках видели при повешении Амелии Боунс. Теперь нападение на меня. И всё это — практически сразу после Кингс-Кросса… Возможно ли, что все три случая связаны, акции совершены одними людьми?»

Мэтью задавал себе эти вопросы, хотя и знал, что анализ ситуации — не его дело. Так ему и сказали, когда он выходил из мракоборческого управления.

«И ещё, мистер Рид, — окликнул его уже на пороге глава отдела. — Когда будете писать о произошедшем статью, сделайте упор на патриотизм и желание бороться, но не затрагивайте тему нападавших. Они — наша забота».

Мэтью обернулся, бросил взгляд на наброски, которые к завтрашнему утру должны были стать очередной статьёй. Он давно работал в «Пророке» и прекрасно знал тонкости его игры, как и игр министерских чиновников… Но новый глава Управления мракоборцев с прессой игр не вёл — он говорил ровно то, что хотел видеть в печати, ни словом больше; он не вводил прессу в заблуждение, но и не раскрывал много деталей. И если поначалу Мэтью казалось, что эту своеобразную стену можно обойти, то теперь даже он был вынужден смириться с тем, что подробная информация о действиях мракоборцев, которую раньше при наличии определённых связей и навыков без особого труда было можно достать, ныне стала недоступна. Как гражданин Мэтью был рад такому изменению Управления в сторону закрытости, что понижало шанс, что о его планах прознает враг — огромный плюс в условиях войны; в то же время как журналисту Мэтью это было точно бельмо на глазу. «Остаётся только писать патриотические статьи», — мысленно хмыкнул он, возвращаясь к столу.