Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Суперлюди. Но ведь это же бред!

— Mirabile dictu [36] Странно сказать. , но… почему же бред? Наш организм итак постоянно обновляется каждые десять лет — весь целиком, включая кровь, ткани, кости. Правомерно говорить о полной смерти человека, так как по прошествии этого срока от него не остаётся вообще ничего, ни одной клетки, ни одной капельки или волоса. Можно сказать, что тело — абсолютно иное, новое, вновь рождённое, вот только свежий вариант в большинстве случаев, к сожалению, несколько хуже предыдущего, — он посмотрел мне прямо в глаза: — Загляни в себя! Я же вижу, что ты согласен.

— Когда-то в детстве я почему-то верил, — задумчиво и осторожно я перебирал далёкие воспоминания, — что никогда не буду дряхлым, что со временем на финишной прямой мне будет выдан приз не в виде обязательного старческого маразма, больничной койки и груды бесполезных таблеток, а в виде бесценного багажа мудрости, здоровья и силы. Однажды я безрассудно смело заявил себе, что лучше уж умереть, чем пИсать под себя, брюзжать и портить нервы окружающим. И вот по прошествии лет, оглядываясь назад, мне нечего добавить или изменить в том обещании. Я полностью согласен с тем, как вы говорите, давно исчезнувшим мальчиком. Мало того, он живёт во мне и сейчас, и я иногда слышу его голос. Verum est…

— Verum est quia absurdum, [37] Это истинно, ибо абсурдно. — закончил за меня Троян Модестович. — Браво, Василий. Браво! Не ожидал от тебя таких способностей к языкам и ярким воспоминаниям.

— Я и сам от себя не ожидал…

— Всё когда-нибудь случается впервые! Не беспокойтесь, молодой человек, это не затянувшийся приступ маниакальной депрессии. Я, как ты понял, возвращаюсь к нашему разговору, правда, к конкретному мальчику, жившему двадцать лет назад, это тоже имеет весьма отдалённое отношение. Я предполагаю, что зерно истины — зов леса, совесть, назовите как хотите, — присутствовало у тебя с первой же секунды рождения, не говоря уже об утробе матери. И ты не единственный: каждый второй, третий или пятый, не знаю, но таких, как ты, очень и очень много. Вы, несомненно, неповторимо разные, но не стоит вас сваливать в одну кучу. И всё же нечто общее, объединяющее вас — есть. Конечно, большинство людей способно воспринимать мир как единое гармоничное целое, возможно, даже и без пресловутого зерна истины в душе. В конце концов, бог с ним с этим героическим экспериментом, которым так гордятся древесные дамы, но вся проблема в том, что это народное большинство преспокойно, аморфно, амёбообразно существует в своем кисельно-студенистом пространстве и ничего не хочет менять. Вам не кажется, юноша, что мы пошли по кругу?

— Да, есть такое ощущение, — откликнулся я. — Проблема всеобщего спасения, как привязанная, следует за нами безотрывно. Кто-то однажды мне сказал, что если удастся спастись самому, то рядом спасутся тысячи. Может, стоит пойти этим путём? А там глядишь, остальные и сами собой как-то выкарабкаются. И действительно, ни к чему притягивать сюда дриад за их прелестные ушки — пусть себе живут спокойно в своих женских героических глупостях, думая о том, что это именно они спасают мир.

— А ты хочешь сам? Ладно, ладно!.. С тобой, говоришь, разобраться — и кто ты у нас таков? Вот я смотрю на тебя, смотрю и думаю, кого же ты так сильно мне напоминаешь? Кого-то хорошо знакомого. Но кого?! — Троян Модестович многозначительно помолчал, прищурил глаза, разглядывая меня то под одним углом, то под другим. Вздохнул. — Пока не даётся мне в руки твоя призрачная бабушка. Или прабабушка? Или ещё дальше? В конце концов, tempus omnia revelat! [38] Время всё обнаруживает. Есть у тебя в семейной биографии какая-нибудь история, граничащая с чем-то неправдоподобным — с тем, во что не верят и, тем не менее, тайком передают внукам и правнукам?

Он даже подался вперёд, вдруг оживившись и глядя на меня столь нетерпеливо, что я передумал говорить заранее приготовленную фразу, замолчал и надолго задумался.

Он ждал.

В моей голове бессвязно возникали, проносились и исчезали лица, даты, обрывки событий, но все старания были тщетны — одна пристойная и прозаическая банальность и ничего более.

— Можешь не комментировать, — усмехнулся профессор. — Твоё лицо как раскрытая книга, итак видно, что поиск окончился ничем. Лес с ними, с родственниками. Может реликвия какая-нибудь имеется? Лучше бы, чтобы с дарственной надписью и прилагающейся фотографией в полный рост. Шучу, можно без портрета — я непривередливый.

— Да вроде нет никаких реликвий. Вот только крестик мама носит, даже в бане не снимая, хоть сама и неверующая. А крестик тот странный, скорее на руну похожий, деревянный, витой, как будто и не вырезанный вовсе, словно ветка сама в узелок завязалась. Он у мамы с детства. Передается эта вещица по женской линии и вроде бы приносит удачу.

— А откуда взялась, не вспомнил?

— Да тут и вспоминать нечего. История на три копейки! Вроде бы прапрадед мой был женат на приёмной дочке лесника. Совсем недолго. Та родила ему ребенка, девочку, и сбежала, как в воду канула. Болтали, что медведь загрыз… Ерунда! Какие там медведи? Отродясь не водились! А девочка та — моя прабабушка — рассказывают, странная была, слегка умом тронутая, нелюдимая: только с птицами да кузнечиками и играла, а других детей сторонилась. Правда, потом отошла, с отцом в город жить переехала, а большая стала — выучилась на ветеринара. Сам бог велел, раз ей с животными здорово удавалось. Да у меня мама тоже ветврач, получается, что потомственный, в третьем колене, — с каждым предложением я рассказывал медленнее и медленнее, как будто бы слышал это впервые и от постороннего человека.

Профессор аж подскочил с кресла, собираясь что-то сообщить, но не успел.

— А я всегда говорил, что твои рыжие кудри, Васёк, далеко неспроста, — Враххильдорст, уже изрядно захмелевший и от этого настроенный благодушно, решил, наконец, поучаствовать в разговоре. Но последующая его тирада так и не была высказана, прерванная раскатистой отрыжкой, плавно перешедшей в мучительную икоту. Замахав ручками, он с мольбой в вытаращенных глазках посмотрел на Трояна Модестовича. Тот изучающе обошёл меня вокруг и продолжил за дофреста, пытаясь попадать в промежутки между душераздирающими звуками:

— Принимая во внимание твои, Василий, рыжие кудри, как изволил выразиться Враххильдорст, немного вытянутый разрез глаз тоже не очень часто встречающегося чуть золотисто-зелёного цвета, и… позволь тебя повернуть и заглянуть за правое ухо, вот же она — probatio liquidissima! [39] Очевиднейшее доказательство! — родинку в форме трилистника на обратной стороне мочки, можно сделать осторожное предположение относительно твоей родословной.