Антон Орлов - Золото Ларвезы

Когда после побега из библиотеки Дирвен примчался в гостиницу, Щука продолжала ругать Мейлат. Велел им бегом собирать манатки, они похватали накупленное – и на пристань. Отплыв от дрянного городишки вниз по речке – якобы в ту же сторону, откуда явились – спрятались в тростниках. Дирвен активировал укрывающие амулеты и велел Глодии сделать то же самое. Несколько раз доносился плеск, мимо проходили туда-сюда какие-то суденышки, но за сплошной зеленой стеной не видно, кто это, рыбаки или полиция.

Хотелось выговориться, и он, едва не дрожа от праведного гнева, рассказал своим спутницам, что произошло. Мейлат глядела жалостно, словно он простудился или ушибся, а Щука дотошно выпытывала подробности.

Едва стемнело, Дирвен отправился мстить. Никто не может оскорбить повелителя амулетов и не поплатиться за это.

Теперь они шли вверх по Сябану, против течения. Он задействовал ускоряющий артефакт, и лодка рассекала блестящую темную воду, словно на веслах сидела дюжина гребцов.

– Сами виноваты, нечего такую мерзопакость в библиотеке держать. Если б не держали, ничего бы не случилось. Один дурак в газете про это написал, а другое дурачье подхватило, ну и пусть теперь пожар тушат.

– А ты что ли не понял, какая там закулисная интрига? – с ненавистной ему интонацией всезнающей умудренной тетки поинтересовалась Глодия. – Эх, ты, остолопина…

– Закрой свою щучью пасть!

– Я-то все поняла! И ты бы допер, если б мозгами пораскинул. Это же господин Тейзург самолично все устроил, чтоб тебя, дурня, всенародно опозорить, а себя в наилучшем виде показать после нанесенного тобой тяжкого оскорбления.

– Чего ты мелешь?!

– Чего есть, то и мелю! Сам рассказывал, что те срамные картинки были весьма искусно нарисованы, и тебя там будто бы осмеяли, а у господина Тейзурга даже лицо было прикрыто. И еще ты говорил, что толстый библиотекарь ответил полицейскому, мол, сам он не хотел те газеты брать, но ихнее начальство прислало их из Крибы с сопроводительным письмом. Говорил же?

– Ну, говорил, – раздраженно процедил Дирвен. – Ну и что?

– Вот тебе и ну, остолопина! Чворку ясно, кто за этим стоит! Кто те картинки искусные нарисовал, жаль, я не видела, и кто газетчикам из Бартоги заплатил, чтоб они про это со смаком расписали и выставили тебя на позорище, да чтобы побольше этих газет нашлепали, а потом повсюду разослали. Ну, и мне-то яснее ясного, кто с ихним высоким начальством договорился, небось тоже за немалые деньги, чтоб эти газеты в каждую библиотеку приняли. Вот зуб даю, так и было. Ты его на весь просвещенный мир ославил, а он тебя, и последнее слово за ним осталось. И хоть об заклад побьюсь – одной Бартогой тут не обошлось, в Ларвезу и Овдабу тоже небось завезли.

Хотел на нее рявкнуть, но слова застряли в горле. А ведь Наипервейшая Сволочь вполне могла… И Рогатая могла…

– Ха, в Ларвезе и в Овдабе эту мерзопакость по-бартогски полтора умника прочитает, – выдавил он, постаравшись презрительно ухмыльнуться. – Или чуть побольше, все равно маловато.

– А кто тебе сказал, что к нам они зашлют по-бартогски? Переведут на нашенский да на овдейский, и нашлепают в типографии столько, что чворку не съесть, дело недолгое. Вот хорошо-то, что мы с тобой уже в разводе, а то бы я заодно с тобой осрамилась… Зуб даю, так и было, хоть на что спорим.

– Зубы я тебе сейчас выбью, если пасть не закроешь!

Его захлестнула едкая обида, так и хотелось врезать по этой ненавистной физиономии, востроносой и тонкогубой, с нагло сощуренными глазами-щелками. Волосы Глодия спрятала под залихватски повязанной пиратской косынкой – новой, цветастой, купленной в браженской лавке. В ушах у нее болтались, мерцая в свете волшебного фонаря, блестящие серьги с жемчугом и фальшивыми камушками. От его щедрот принарядилась. Ясно, что спасибо не скажет, у ихней щучьей породы это не в правилах, но хоть бы уж помалкивала. Дирвен и без нее догадался бы о том, кто стоит за этой мерзкой затеей с газетами. Немного позже, но догадался бы.

Шаклемонг перед тем, как его сожрали, собирался издать свою новую брошюру «Наставления всем женщинам и девицам, как надлежит вести себя с Мужем разумной жене». Он писал, что по-настоящему умная жена никогда не станет выпячивать свой ум напоказ, и если до чего-то додумается первая, не брякнет в лоб, а скажет обмолвками, чтобы ты будто бы сам до этого дошел. Вот это правильно, да только Щука дура, и ей главное не служение мужу, а собственные интересы.

Как писал Шаклемонг, который таскался за королем со своими бумажками и зачитывал вслух отрывки, «таких жен надо нещадно учить во их же благо, а если учение не возымеет действия – без малодушной жалости искоренять, дабы они другим женам и девицам пагубного примера не подавали».

Так бы и искоренил ее из лодки… И после этого наконец-то отымел бы Мейлат, которая съежилась между ними, обеими руками сжимая черпак, точно решила, что он скоро понадобится.

– Я тоже рад, что мы с тобой развелись! Нужна ты мне… Кровопийца хуже Лормы!

– Ой ли, сам ты хуже Лормы! Даже моего младенчика еще не рожденного не пожалел, из-за кого я ребеночка нашего потеряла?! Ты виноват! А кто людей на съедение Лорме отдавал – и девок, с которыми перед этим разок покувыркался, и прислугу, которую для того и брали во дворец на один день, и всякого, кто тебе чем-то не угодил? Я-то знаю, мне маги-дознаватели кой-чего рассказали!

Это был подлый удар ниже пояса. Дирвен избегал думать о тех, кого выпила Лорма – ну, было и было, всякое же в королевском правлении бывает. И как говорил Чавдо Мулмонг, не может правитель за каждой мелочью уследить. Но все равно было тошно, пять лет жизни отдал бы, чтобы об этом забыть, да никто не предлагал ему такую сделку.

Он даже грести перестал. Только смотрел на гнусно возбужденную щучью физиономию и пытался найти весомые возражения.

– Ну, чего молчишь? – победно осклабилась Глодия.

На фоне теперь уже далекого зарева она выглядела, как исчадие Хиалы.

– Так я же был королем, а правитель не может за всем уследить!

– Ой, да чворкам об этом рассказывай! Все ты мог, и окоротить эту гнилую дохлятину мог, ты же повелитель амулетов! А вместо этого в постели с ней валялся, не боясь трупным ядом заразиться, кого другого с мертвечины воротило бы, а тебе в самый раз…

– Закрой пасть! Еще слово скажешь – зубы выбью! Я не мог по-другому, потому что я много страдал, а она хоть и дохлятина, понимала меня, а вы же никто меня не понимали… У меня детская душевная травма, ясно тебе, дуре?!

О детских душевных травмах, за которые многое должно прощаться, Дирвен читал у древнего путешественника по мирам Баглена Сегройского, в его книжке «Земля 21 век – безумный мир парадоксов». Хорошая книжка, он оттуда немало полезного почерпнул. В том мире бытовала идея, что если кто-то перенес детскую душевную травму, а после, когда вырос, совершил жестокое убийство или другое тяжкое преступление, его за это нельзя строго судить.