Синтия Хэнд - Свободная [litres]

Сделав глубокий вдох, она переводит взгляд на деревья под нашими ногами.

– Как ты уже, наверное, знаешь, я работала медсестрой в госпитале во Франции во время Первой мировой войны и однажды повстречала журналиста.

– У пруда, – подсказываю я. – Пока купалась в нижнем белье.

Она удивленно смотрит на меня.

– Семъйяза тоже рассказывал мне разные истории.

Эти слова ужасают ее, но она продолжает свой рассказ:

– Мы подружились, в некотором роде. Вернее, стали друг для друга чем-то большим, чем друзьями. Сначала я думала, что он лишь играет со мной, пытается добиться меня. Но со временем все изменилось… Стало чем-то более значимым. Для нас обоих.

Она замолкает на мгновение, а ее глаза устремляются к горизонту, словно она ищет там что-то, но не находит.

– И вот однажды немцы разбомбили госпиталь. – Ее губы сжимаются. – Здание полыхало. А все… – Она на мгновение закрывает глаза, а затем вновь открывает их. – Все погибли. Мне удалось выкарабкаться оттуда, но меня окружало пламя. Все вокруг горело. И тут из огня выскочил Сэм на коне. Он позвал меня, протянул мне руку и помог забраться в седло. А затем увез меня оттуда. Ночь мы провели в старом каменном амбаре неподалеку от Сен-Сере. Он накачал в колодце немного воды и, усадив меня на сено, смыл сажу и кровь с моего лица. После чего поцеловал меня.

Она целовалась с ним в амбаре. Видимо, это у нас семейное.

Но я не понимаю, как эта история может понравиться ему, ведь он все это переживал сам. Вот почему на браслете есть шарм с лошадью.

– Мы уже целовались раньше, – продолжает мама. – Но в ту ночь поцелуи казались другими. Все изменилось. Мы проговорили до самого утра. А на рассвете Семъйяза признался, кто он такой на самом деле. Я уже догадывалась, что он ангел. Почувствовала это еще в нашу первую встречу. Но в то время я не хотела иметь ничего общего с ангелами, поэтому старалась не обращать на это внимания.

– Да уж. – Я улыбаюсь. – Ангелы могут быть настоящими занозами в заднице.

Ее губы изгибаются в улыбке, а в глазах мелькают смешинки, но через мгновение она вновь становится серьезной.

– Вот только он оказался не просто ангелом. Он рассказал мне о том, как и почему стал падшим. А затем показал свои черные крылья. Сэм признался, что пытался соблазнить меня, потому что Наблюдатели захотели получить отпрысков с ангельской кровью.

– Что? Он признался тебе в этом?

– Я так разозлилась, – говорит она. – Ведь именно от этого я бежала всю свою жизнь. И даже влепила ему пощечину. А он схватил меня за руку и попросил простить его. Сказал, что любит меня. Спросил, смогу ли я полюбить его в ответ.

Она вновь замолкает. А я пытаюсь прийти в себя от услышанного. Перед глазами мелькают ее воспоминания: серьезные и умоляющие глаза Семъйязы, наполненные печалью и всепоглощающей любовью; его тихий голос, когда он говорит: «Да, я негодяй, я знаю. Но сможешь ли ты когда-нибудь полюбить меня?»

– Ты солгала, – выдыхаю я.

– Да. Я солгала. Сказала, что никогда не смогу полюбить его. Что больше никогда не хочу его видеть. Несколько минут он молча смотрел на меня, а затем исчез. Просто исчез. Я никому не рассказывала о той ночи. Хотя, думаю, Михаил все знает, потому что он, кажется, всегда знает все. Но я никогда не говорила об этом с кем-либо. – Она протяжно выдыхает, словно с ее плеч сняли тяжкий груз. – Вот твоя история. Я солгала.

– Ты действительно заботилась о нем, – тихо говорю я.

– Я любила его, – шепчет она. – Какое-то время он был моим солнцем и луной. Я сходила по нему с ума.

А теперь он сходит по маме с ума. Причем в прямом смысле этого слова.

Она прочищает горло.

– Это случилось очень давно.

И все же мы обе знаем, как бывает коварно время.

– Тебе, наверное, неприятно это слышать, – увидев, как я нахмурилась, говорит мама. – Что я любила совершенно другого человека, а не твоего отца.

– Нет, ведь я знаю, как сильно ты полюбишь папу.

Я вспоминаю, как они выглядели в ее последние дни на земле. Как очевидна была любовь между ними. Как искренна. Улыбнувшись, я толкаю ее плечом.

– Ты втюришься в него. По уши.

Она смеется и снова прижимается ко мне.

– Ладно, ладно. Я выйду за него замуж. Как я могу теперь ему отказать? – говорит она и вдруг охает. – Мне пора, – восклицает она, а затем торопливо вскакивает на ноги, словно Золушка, опаздывающая на бал. – Я должна встретиться с ним…

– На пляже Санта-Круз, – заканчиваю я.

– Я и об этом тебе рассказывала? – спрашивает она. – И что я ему скажу?

– Ничего. Просто поцелуешь его, – отвечаю я. – А теперь иди, пока не опоздала, а я не перестала существовать.

Мама подходит к краю скалы и призывает свои крылья. Меня удивляет, что они серые, потому что я всегда видела их пронзительно-белыми. Да, они такие же красивые, как я помню, но при этом серого цвета. Из-за маминой нерешительности. И неопределенности. Из-за ее сомнений.

– Прощай, – говорю я.

В ее глазах появляются слезы.

«Я не хочу оставлять тебя», – мысленно говорит она.

«Не переживай, мама, – отвечаю я, обращаясь к ней так впервые с тех пор, как мы повстречались на этой скале. – Мы еще увидимся».

Улыбнувшись, она гладит меня по щеке, а затем поворачивается и взлетает в небо. Порывы ветра, вызванные ее крыльями, развевают мои волосы, когда она устремляется к океану. К пляжу, где ее уже ждет папа.

Я вытираю глаза. А когда вновь открываю их, то оказываюсь в настоящем, и кажется, будто эта встреча была лишь прекрасным сном.

Осталось две минуты до полуночи.

Но в этот раз уже по-настоящему.

Вот только видение не подготовило меня к тому, насколько мучительным будет этот момент. Кажется, моя душа вот-вот уйдет в пятки. А каждое тиканье часов воспринимается словно электрический разряд, сотрясающий тело снова и снова.

«Я справлюсь», – теребя молнию на черной толстовке, уговариваю себя я.

Тик-так. Тик-так.

Поезд, идущий на север, прибывает на станцию и отправляется вновь. Затем появляется Семъйяза. Он приземляется на фонарный столб и громко каркает.

Но Кристиана все нет.

Я медленно оглядываюсь по сторонам, выискивая его, в надежде всматриваясь в каждый угол и в каждую тень. Но его нигде нет.

Он не придет.

И на мгновение мне кажется, что страх поглотит меня.

– Кар, – нетерпеливо кричит ворон.

Уже полночь.

Пора идти. С Кристианом или без него.

Я смотрю на асфальтовую дорожку, которая ведет к платформе на другой стороне, а затем медленно, шаг за шагом и с бьющимся, как у кролика, сердцем, перехожу через рельсы.

Как только я оказываюсь на другой стороне, Семъйяза превращается в человека. Он кажется довольным собой, предвкушающим, как лиса, попавшая в курятник, а его глаза блестят от злобы. Так что неудивительно, что при виде него моя кожа покрывается мурашками.