Вольфганг Хольбайн - Мидгард

Озрун поднял на него глаза, затем отодвинул миску и встал.

— Пойду погляжу, — сказал он. — Возможно, команде понадобится моя помощь.

— Не надо, — поторопился возразить Лиф.

Озрун, наполовину обошедший стол, сдержал шаг.

— Почему же?

— Потому что… его уже там нет, — неохотно признался Лиф. — Он исчез.

— Ты имеешь в виду: поплыл дальше? — осведомился Озрун.

Лиф покачал головой и отвел взгляд в сторону. В мыслях он обзывал себя дураком и жалел, что вообще упомянул о корабле. В конце концов, он заранее знал, что ему не поверят. Но теперь было поздно. Он с удовольствием забился бы под стол, чтобы не отвечать Озруну.

— Он… не уплыл, — сказал Лиф. — Он просто исчез. В один миг. Только что был — и пропал.

Озрун шумно вздохнул, но не вспылил. Мьёльн тихо захихикал, но, встретившись взглядом с отцом, сразу замолчал.

— Я… я говорю правду! — пробормотал Лиф. — Я совершенно четко его видел. Клянусь! Огромный и мрачный, как ночь. Его парус надувался, даже когда он плыл против ветра.

— А потом он исчез? — язвительно спросил Свен. — Просто пропал, и все?

— Наверное, это был корабль-призрак, — насмешливо добавил Мьёльн.

— Хватит! — возмутился Озрун. — Я не желаю больше ничего слышать. — Он снова сел, отломил кусок хлеба, погрузил его в молоко и повернулся к Лифу: — Ты тоже закрой рот, Лиф.

— Но я говорю правду! — возмутился Лиф.

— Должно быть, мальчик видел «Нагельфар», — прошамкала Скалла. — Я давно уже говорила, что…

— Хватит, я сказал! — оборвал ее Озрун. Его голос прозвучал так грозно, что Скалла, болтовню которой раньше невозможно было унять, немедленно смолкла. — Ни слова больше! — раздраженно продолжил Озрун. — Никому не позволяю говорить. Не желаю слышать ни о черном корабле, ни твои, Скалла, глупые россказни. Сколько времени мы потратили впустую, а работу, между прочим, за нас никто не сделает.

Лиф низко склонился над миской и начал послушно жевать, хотя он не был голоден, а от гнева и разочарования кусок не лез в горло. Он не понимал, почему заговорил о своем приключении, в которое, будь он на месте Озруна, не поверил бы сам. Завтрак прошел в гнетущем молчании, и не один Лиф был рад-радехонек, когда Озрун наконец отодвинул миску и таким образом подал знак остальным встать и заняться повседневными делами. Но едва Лиф поднялся с места, Озрун жестом велел ему подождать, пока уйдут остальные. Мьёльн и Свен обменялись злорадными взглядами, а Фьелла вздохнула, но не осмелилась перечить мужу. Лиф беспокойно переступал с ноги на ногу и бросал тоскливые взгляды на дверь, но Озрун продолжал сидеть и молчать до тех пор, пока его сыновья и Фьелла, надев плащи, не вышли из комнаты.

— Садись, — наконец произнес он.

Лиф повиновался, стараясь не смотреть в глаза Озруна. Его пальцы нервно вертели миску с хлебом, стоявшую перед ним на столе.

— Я должен с тобой поговорить, — начал Озрун.

Лиф кивнул.

— Я действительно видел судно, — начал он, но Озрун тотчас же его перебил:

— Речь пойдет не о судне. Возможно, ты действительно что-то видел. Речь не об этом, Лиф. Я давно хотел с тобой поговорить, но откладывал, а теперь, кажется, настала пора.

Лиф поднял взгляд. В голосе Озруна было что-то странное, печальное, а когда мальчик заглянул в его глаза, то еще больше забеспокоился.

— Так дальше не пойдет, Лиф, — помолчав, произнес Озрун. Лиф чувствовал, как трудно ему говорить. Озруну не хватило, видимо, сил выдерживать взгляд Лифа, он отвел глаза в сторону и заговорил тише: — Как ты знаешь, ни я, ни Фьелла не вмешивались, когда ты не играл с детьми и ничем детским не интересовался. Мы надеялись, что однажды ты переменишься, но чем больше ты взрослеешь, тем хуже становишься, Лиф.

— Я не понимаю, — беспомощно прошептал мальчик.

Озрун взял кусок хлеба, но не откусил от него, а опустил его в остаток молока на дне деревянной миски.

— Нет, Лиф, мне кажется, ты отлично меня понимаешь, — сказал он. — Ты не глуп. Вот ты сидишь там, на берегу, смотришь на море и уносишься мыслями вдаль. Я незаметно наблюдал за тобой. Ты мечтаешь о дальних странах и путешествиях, не правда ли?

Лиф ничего не сказал. Озрун кивнул и продолжил:

— Ты сидишь и мечтаешь, а жизнь проходит мимо. Так нельзя, Лиф. Настало время проснуться.

— Неужели так плохо мечтать? — спросил Лиф.

— Нет, — ответил Озрун. — До тех пор пока ты не допустишь, чтобы мечты захватили власть над тобой. Ты достаточно взрослый, чтобы это понять, Лиф. Мечтать хорошо и даже полезно, потому что без этого у нас не хватит сил выносить действительность. Но мечты принесут вред, если не уметь с ними обращаться.

— Ты… ты считаешь, что я выдумал этот корабль, — неуверенно произнес Лиф.

— Да, я так считаю, — тихо сказал Озрун. — Сегодня корабль, завтра, возможно, дракона, послезавтра… — Он вздохнул, качая головой, но смотрел Лифу прямо в глаза. — Я слишком хорошо понимаю тебя, мой мальчик, — мягко продолжил он. — Наша жизнь тяжела, а уходить в мечты слишком легко. Но это неверный путь. Не думай, будто я не знаю, что ты сейчас чувствуешь. Никому из нас не доставляет удовольствия работать от зари до зари только для того, чтобы летом было вдоволь, а зимой иногда и не хватало еды. Но так уж устроен мир и, если ты закроешь на это глаза и попытаешься убежать от действительности, будет еще хуже.

Лиф поджал губы.

— Ты считаешь, что я не должен больше ходить на берег? — спросил он.

Озрун кивнул.

— Да, именно так. Никто не собирается запрещать тебе мечтать, Лиф, но если ты допустишь, чтобы мечты тобою овладели, ты погубишь себя.

Лиф не ответил. Он бы многое отдал за возможность высказаться, но знал, что это бесполезно. Озруну нелегко давался этот разговор. Лиф чувствовал и понимал, что Озрун давно готовился к нему. Рассказом о корабле Лиф лишь дал ему повод осуществить свое намерение.

Помолчав, Лиф встал и, с трудом стараясь сохранить самообладание, спросил:

— Могу я идти? Пора… коров гнать на пастбище.

Озрун серьезно посмотрел на него.

— Подумай над моими словами. Если ты захочешь снова со мной поговорить, подходи в любое время.

Лиф резко отвернулся, схватил плащ и бросился вон из дома. Когда он вывел из стойл скот и погнал его вверх по холму на пастбища, то заметил, как по его щекам катятся слезы и застывают на ледяном ветру.

Миновал полдень. Лиф все еще был на пастбище, хотя он знал, что оставаться здесь необязательно: скотина никуда не убежала бы, а хищников, наносивших стадам ощутимый урон летом, в зимнюю пору здесь не было. С первым снегом волки откочевывали на юг, а остальные хищники, включая медведей, не заходили так далеко на север. Зима была слишком долгой и холодной, чтобы они смогли найти себе достаточно пропитания, а лето — слишком коротким, чтобы из-за этого стоило уходить из плодородных южных лесов. Суровый климат, часто приносивший страдания жителям севера Мидгарда, защищал их стада.