Марцин Гузек - Застава на окраине Империи. Командория 54 [litres]

Нападающие с разгона ударили в человеческую стену. В ход пошли мечи, топоры и копья. Старик с трудом перекрикивал вопли умирающих. Еще больше стрел дождем посыпалось с неба. Одна попала ему в плечо, другая в ногу. Его первой реакцией стало удивление. Он даже не почувствовал боли, сперва не почувствовал. Линия обороны не выдержала, прорвалась, склавяне выплеснулись на тракт. Олаф выхватил меч и бросился в их сторону. Налетел на исключительно мерзкого дикаря, но тут раны наконец дали о себе знать. В следующий миг его достало склавянское копье.

Дункан спрыгнул с коня и огляделся по месту битвы, освещенному факелами. Быстро увидел меж легионеров знакомое лицо.

– Велин, да? Ты бард.

– Скорей, был им. – Мужчина выглядел абсолютно измотанным. Его оружие и щит покрывала засохшая кровь.

– Что тут случилось?

– Засада, – ответил Велин тоном объяснения ребенку очевидного.

– Сам вижу, а конкретнее?

– Ну, выскочили из леса и давай нас бить. Наш центурион погиб еще в самом начале. Ему, видно, очень понравилась идея с коня командовать. Зато склавянам очень понравилась идея стрелять по мужику на коне. Кто б мог подумать!

– Меньше цинизма, больше конкретики.

– Ну, ударили по нам, мы их отбросили. У них трупов около двадцати, ну и раненых, думаю, столько же. У нас убито больше тридцати, почти двадцать раненых.

– Половина Легиона, – подвел безрадостный итог Дункан. Двинулся в сторону Люциуса. – Как там с ним?

– Выживет, – ответил Монах, заканчивая бинтовать раны Олафа. – Копье скользнуло по кольчуге, ничего важного не повредило, но он потерял много крови. Я дал ему усыпляющее средство. Сейчас ему надо отдыхать. Дункан, послушай… завтра он точно не сможет участвовать в битве, не говоря уже о командовании.

– Знаю, – мрачно ответил командир рекрутов.

– Но сейчас, когда центурион убит, это значит, что…

– Что я следующий старший из оставшихся. – Он глубоко вдохнул, пытаясь справиться с паникой. Уже по дороге сюда он знал, чего ожидать, но как-то лелеял надежду, что ранения Олафа будут не столь серьезны. Теперь от правды было уже не спрятаться. – Ладно. Вы двое, Флавиус и Зютек, соберите несколько человек и снимите с погибших снаряжение. Тела легионеров бросайте в телеги, быстро. Склавянские трупы оставляйте, пусть хоть вороны с них покормятся.

Ночь была теплой. Луна и звезды светили с небес, на которых не было ни малейшей тучки. В Новой Сребрнице царила неестественная тишина. Большинство людей собрались на улицах, у костров. Ели и пили, некоторые даже танцевали, но все это было удивительно спокойным. Лишенным радости. Чувствовалось, что некоторые использовали последний шанс, чтобы насладиться дарами жизни.

Магнус прошел вдоль баррикады, проверяя, все ли стражники на своих местах. Он очень устал, но знал, что заснуть не сможет. Пока еще не сможет. Лениво направился между кострами, не торопясь дошел до храма. Тихо проскользнул внутрь. В храме царила толчея. Люди возносили совместные молитвы Господу, просили его о милости. Большинство из них явно намеревались заниматься этим до конца битвы, каким бы он ни оказался. Магнус подошел к отцу Норберту и попросил его о беседе. Они вышли в комнату в тыльной части храма, которая служила священнику жилым помещением.

– Слушаю тебя, сын мой. Что привело тебя? – спросил служитель Господа, наполняя два грубых бокала слабым вином.

– Я хотел бы исповедоваться, чтоб попасть на тот свет с чистой совестью, – объяснил Серый Стражник.

– Смерть никого не минует, но срока ей еще не установлено, мальчик.

– Я надеюсь, но хотел бы подготовиться к худшему.

– Разумно, – похвалил священник. – Во имя Господа нашего, принимаю ныне твое признание в грехах. Пусть милость его сойдет на тебя и очистит совесть, дабы мог идти ты дале, свободный от прежних ошибок.

Минуту в помещении царило молчание; Магнус размышлял, с чего начать. Ему столько всего предстояло рассказать, что он абсолютно забыл о такой простой вещи, как начало рассказа.

– Мой отец был дурным человеком, – сказал он наконец. – Звали его Авагис, и в деревне он был известен как пьяница и неудачник. Иногда еще и преступник. Сколько себя помню, он всегда бил мать, меня и родню. И он был всегда слишком пьян, чтоб работать на земле, потому все хозяйство пришлось тащить матери. Она очень много работала, всегда была усталой и измученной. Наконец, заболела чахоткой и угасла. И после ее смерти начали мы буквально помирать от голода. А этот сукин сын, прошу прощения, пил все больше и бил нас все чаще. Иногда приходилось прятаться у соседей.

Он глубоко вдохнул и продолжил:

– К счастью, в деревне нашлось несколько добрых людей. А когда мне было двенадцать или тринадцать лет, я в первый раз дал ему сдачи. Я всегда был крупным ребенком, а он от своей пьянки совсем силу растерял. Наверное, и раньше я смог бы его одолеть, но просто как-то в голову не приходило. До того самого дня. Помню это, как вчера. Удивление в его глазах, переходящее в страх с каждым моим ударом. Бил я его, пока младшие меня не оттащили. Все кулаки разбил об эту поганую морду. Потом-то он уж пальцем нас не трогал.

Он еще раз прервал речь, как будто очень хотел на этом и закончить, но слова сами плыли дальше.

– Мы тогда поселились у маминой родни, в другой деревне. А через полгода Авагис умер. Знахарь сказал, что не по моей вине. Просто заболел, а алкоголь его ослабил. Хотя я так думаю, та трепка тоже помогла. Он меня тогда позвал к себе, на смертном одре. Всех нас. Я сам не поехал и семье запретил. Хотел, чтобы он умер в одиночестве. Думал, это для него будет справедливым наказанием. По сей день я его ненавижу. Как никого другого на свете.

Снова минуту помолчал.

– Я тебе уже рассказывал про Рикарда, убийцу, которого я казнил. И в армии князя тоже дурные вещи я вытворял. И речь даже не о войне, о битвах. Имею в виду грабежи, поджоги, убийства… Но никогда я не убивал ни женщин, ни детей. И не насиловал. Но никогда и не препятствовал, когда другие это делали. Обычно на это было согласие нашего командира, а пару раз так даже прямой приказ. Кто я такой был, чтоб противоречить словам своего господина? Так я тогда думал.

– Все это давняя история. Наверняка ты уже стократ искупил все своей службой для людей здесь, – заверил священник.

– Может быть… Но есть у меня грехи и посвежее. Это я убил ведьму Илидию. Пронзил ее мечом и поджег дом, чтоб скрыть следы.

– Почему?

– Потому что она была злом. Я это знал, мы с ней оба это знали. Она волком в овечьей шкуре была, вводила моих друзей в искушение. На погибель их вела. Я должен был ее остановить.

– Есть и другие способы. Изгнание…

– Она не ушла бы. Люди в Стародубе встали бы на ее защиту, начался бы раскол, а может быть, и насилие. Это было единственное решение. Единственная возможность. Я сам себя в этом убеждаю. Но, по правде, и сам не знаю… Я помолился над ее телом, – добавил он, сразу же осознав, как глупо это прозвучало. – Я не хотел ее смерти. Просто… не видел другого пути.