Елизавета Дворецкая - Утренний всадник, кн. 2: Чаша Судеб

– Пришли, голубь мой! – вдруг сказала старуха и повернулась.

Светловой поднял голову. Темное подземелье исчезло – он увидел себя в избе, где в очаге тлел огонь, а по сторонам виднелись лавки со спящими людьми. Возле самого очага лежала женщина с непокрытой головой, толстая блестящая коса обвивала белую руку. Помня, что сейчас ночь, Светловой не удивился темноте и тишине. Удивил его только один предмет, сразу бросившийся в глаза: круглый камень, похожий на каравай в два локтя высотой. Он был покрыт белым вышитым полотном, а на вершине его стояла большая глиняная чаша с тремя маленькими округлыми ручками над широким горлом.

– Вот она! – Старуха показала ему на чашу. – Это и есть Чаша Судеб.

Светловой сделал шаг к очагу, не веря. Чаша Судеб сначала поразила его своей простотой: только глина, даже без особой росписи. Только над горлом алели какие-то знаки… Он вгляделся, и роспись вдруг засветилась густым красным светом. Светловой без труда различил знак месяца березеня – простенький рисунок древней двузубой сохи в окружении волнистых полосок весенней воды. Сейчас идет березень, потому чаша и показывает его. Из чаши на него смотрела темная пустота.

– Возьми ее, – чуть слышно скрипнула старуха у него за спиной.

– Но как же я ее возьму? – Светловой с сомнением взглянул на чашу, такую большую, что один человек едва ли сумел бы удержать ее.

Старуха неслышно подошла к нему, протянула руки, шепнула что-то – и Светловой увидел на месте большой чаши маленькую, не больше двух сложенных ладоней. Только узор вокруг горла со светящимся знаком березеня говорил о том, что она та же самая.

– Бери, – шепнула старуха.

Светловой осторожно поднял чашу с камня. Белое полотно почему-то потянулось за ней, и он взял его тоже, завернул в него свою добычу – так оказалось даже удобнее. Старуха тихо хмыкнула, но ничего не сказала. Повернувшись, она нырнула куда-то в стену, и Светловой увидел в бревенчатой стене черный проход. Это была не дверь, даже не пролом: просто края бревен истаивали, открывая черноту. И в эту черноту, уже знакомую, Светловой шагнул следом за старухой.

Бережно держа чашу, завернутую в полотно, он выбрался из подземного лаза снова в избушку. Огонь в печи давно прогорел, погасла и лучина, только черные угольки плавали в лохани под светцом. В крошечное окошко лился серый свет. Пришло утро. Само это странное путешествие теперь казалось сном, но в руках он держал чашу, тяжелую, осязаемую.

– Что мне с ней делать? – спросил он.

Черная пустота сосуда уже казалась ему насмешкой над вором, задумавшим украсть у самой Богини-Матери счастливую судьбу.

– Иди с ней туда, где ты встречал свою любовь, – велела старуха. – Вызови ее, и она останется с тобой навсегда. И еще одно средство я тебе дам. Поди-ка сюда.

Старуха взяла с очага уголек и приблизилась к Светловою.

– Подай руку.

Он протянул ей правую руку, левой бережно прижимая к груди свою добычу.

– Даю тебе силу Тени, силу За-Левым-Плечом-Стоящего! – забормотала старуха и провела на руке Светловоя одну прямую черту. Кожу обожгло как огнем, хотя уголек был черным и погасшим, но Светловой терпел, не вздрогнув. – Облекаю тебя силой Чернобога, Рвущего Оковы, Разрушающего Круг…

Она провела еще две черты, и на руке Светловоя появилось нечто вроде рисунка птичьей лапы с тремя пальцами – реза Чернобог, она же – перевернутая реза Мир. Он не осознавал, а лишь чувствовал, каким образом ему поможет знак божества, вечно стремящегося разрушить обустроенный и упорядоченный Белобогом мир, в котором для каждого отведено строго определенное место и время. Сейчас он видел в этой резе волшебный ключ, который разомкнет круг неудобного, враждебного его мечте порядка, при котором он оторван от своей единственной и драгоценной любви. Этот ключ, вложенный в его руку, сам вложит в нее силу разрушить этот неумолимый и жестокий порядок, вырвет его Весну из круга уходов и возвращений, позволит ей быть с ним всегда, всегда…

– Ступай теперь домой! – сказала Светловою старуха. Ее оживление куда-то пропало, теперь она двигалась вяло, говорила медленно, взгляд ее потускнел. – Доедешь, ничего. Да помни: позови ее там, где встречал, не раньше!

Светловой поклонился на прощание и вышел. А старуха села на лавку, бессмысленно глядя перед собой, потом бессильно привалилась к стене и уже не слышала мягкого топота копыт по подмерзшей земле. Так ее и нашли на другой день двое подростков Листопадников, пришедших со съестными припасами для ведуньи. Старуха умерла, не назвав преемника; ее изношенное тело не выдержало вселения Велы, для которой оно стало последним воплощением на пути Светловоя.

Начинался месяц травень, девушки по всем говорлинским землям вышивали себе новые рубашки, готовясь к Ярилиным празднествам веселого месяца кресеня. Только в Славене было пасмурно: исчезновение княжича показалось всем таким дурным предзнаменованием, что никто не решался дразнить судьбу улыбками. В посаде еще звучали вопли по ратникам, не вернувшимся из дрёмического похода, но даже вдовы скорее жалели князя Велемога, чем осуждали. Он потерял единственного сына, но зато сделал то, ради чего отправлялся, – освободил княжну Даровану и привез ее в Славен. Жалея князя и не находя другого способа ему помочь, Дарована через силу все же подтвердила славенским старейшинам, что Держимир дрёмический похитил ее и держал у себя, а Велемог освободил. «Так для чего ж невеста, когда нет жениха?» – качали головами старейшины.

Послав вести князю Скородуму, сотник Рьян без устали уговаривал княжну отправиться домой. Не знать ему покоя, пока она не окажется снова в Глиногоре, под защитой отца и в полной безопасности! Но Дарована медлила с отъездом: она не могла покинуть Велемога и Жизнеславу в таком горе.

Княгиня уже было совсем поправилась, но потеря сына снова уложила ее в постель. Не в пример мужу, она не верила, что Светловой мертв, ждала вестей о нем с такой непоколебимой верой, что и Дарована не могла ей не поддаться. Неделя проходила за неделей, а она все жила в Славене, не имея других дел, кроме бесед с княгиней.

И вот однажды он вернулся. Просто, как случайный путник, въехал в ворота детинца, и за ним бежала толпа посадских жителей, не верящих своим глазам. Люди толкали друг друга, кто причитал, кто призывал богов, кто плакал от радости. Но иные не спешили веселиться. Княжич воротился непохожим на себя: прежде приветливый, теперь он сделался молчалив и ко всему равнодушен, не глядел по сторонам, рассеянными кивками отвечал на поклоны старых знакомых и не изъявлял никакой радости, что снова дома.

Дарована вышла в верхние сени, как вдруг навстречу ей по лестнице с громким топотом взлетел отрок и чуть не сбил княжну с ног. Глаза у него были совершенно безумные, рот открыт – настолько его распирала новость.