Кае де Клиари - Ключ [СИ]

— Я считаю её нужной, — ответил Огнеплюй. — С точки зрения человеческой физиологии она также необходима, как, например, профессия повара или портного. Именно ввиду её необходимости, никакие запреты никакой власти не способны истребить её полностью. Кстати, именно эти запреты порождают то, что вменяют в вину проституткам — связь с криминалом, рассадник болезней, низкие душевные и культурные качества, пьянство, наркомания и так далее!

— Почему?

— Потому что когда деятельность этих, как ты их назвала, публичных женщин, законна, когда общество относится к ним по-человечески, а не старается выбросить на собственные задворки, они перестают отличаться от прочих обывателей, ведут нормальный образ жизни, не нарушают общественный порядок, и даже становятся образцовыми прихожанками местных церквей! А что? Если их деятельность проходит под контролем государства. Если сами они находятся под надзором врачей, что одинаково в их интересах, и в интересах тех, кто их услугами пользуется. Если для занятия своей профессией они проходят специальное обучение, (да, оно существует много столетий и это действительно наука!), получают лицензию и допуск для работы на определённой территории — всё становится на свои места. Ими не брезгуют, их ни откуда не выгоняют, не оскорбляют и даже наоборот — ими восхищаются поэты, художники приглашают их в качестве моделей для произведений искусства, а люди знатные обращаются с ними, как с дамами и не стесняются появиться в обществе с такой спутницей! Неужели это плохо? Чем это плохо и кому от этого плохо? По-моему, плохо, это когда государство, призванное защищать граждан, отбирает у них средства к пропитанию! Плохо, когда девчонки, которых выгнали из публичного дома, идут на обочину дороги, где любой мерзавец может их оскорбить, обидеть, ограбить и даже убить, а полицейский, поставленный обществом для того, чтобы защищать беззащитных от бессовестных, собирает с них дань под угрозой того, что может прогнать с места и не дать заработать на жизнь! Плохо, когда их берёт под своё крыло преступность, которой безразлично здоровы они или нет и каково их душевное состояние! Плохо, когда каждая швабра плюёт им вслед и безнаказанно хамит, кичась собственными «добродетелями», в то время как у неё самой в душе настоящая помойка!..

— Интересно, а что бы ты сказал, если бы узнал, что я занимаюсь проституцией? — спросила Анджелика, сузив глаза.

Огнеплюй посмотрел на неё долгим взглядом, в котором сочетались нежность, сочувствие и насмешка.

— Не знаю, — честно ответил он. — Не знаю, только потому, что мне доподлинно известно, что это не так. Никто из нас не представляет достаточно точно, как он поведёт себя, что скажет и что сделает в той или иной ситуации, пока действительно в ней не окажется. Можно лишь предполагать. Так вот — я предполагаю, что был бы удивлён, но это не вызвало бы у меня мыслей, вроде — «Как низко пали потомки Самбульо!» Я принял бы тебя такой, какая ты есть и радовался бы тому, что имел счастье встретиться с тобой в этих мирах!

Это было сказано с такой искренностью, что у Анджелики слёзы навернулись на глаза. Но ей хотелось выяснить всё до конца, и потому она спросила:

— Так ты думаешь, нам стоило принять предложение того фермера? Ведь он предлагал неплохо заработать!

— Ни в коем случае! Я ни за что не допустил бы этого.

— Но почему же? Ты же ведь сам только что говорил…

— Ты, видимо, не слишком внимательно меня слушала, внучка! Я говорил о женщинах избравших плотскую любовь своей профессией , об особенностях которой я только что рассказывал, как в положительном, так и в отрицательном смысле. Конечно, я не считаю за великий грех разовый заработок непрофессионалок, попавших в безвыходное положение. Но ты сейчас не находишься в безвыходном положении, ведь у тебя есть мы! Я же со своей стороны перестал бы считать себя драконом, если бы отдал тебя и Мег этому хряку, чтобы потом воспользоваться заработанными вами деньгами. Поэтому я сказал ему, чтобы он убирался подобру-поздорову, пока я не заставил его подавиться этими драными бумажками. Вот что! Хватит рассуждать о сложностях человеческого бытия, а давайте-ка зажарим вот эту красотку!

С этими словами он извлёк из своего объёмистого мешка упитанную индейку и принялся её ощипывать.

— Слушай, дедуля! — со смехом спросила Анджелика. — А что твоя философия говорит по поводу воровства?

— Что касается этого, столь осуждаемого людьми явления, — не моргнув глазом и, не прекращая работы, ответил Огнеплюй, — я могу рассказать тебе следующее…

Злося( входит ): Здравствуйте, падре Микаэль!

Злорд( из-под одеяла ): Здравствуй, дитя моё! Проходи, садись вот здесь, на стульчик.

Злося:Что с вами, падре Микаэль? Я совсем не узнаю ваш голос!

Злорд:Ничего страшного, дитя моё! Просто я что-то неважно себя чувствую.

Злося:Ой! Давайте я сбегаю за доктором!

Злорд:Нет, нет! Не надо доктора. Лучше скажи, что ты принесла мне сегодня?

Злося:Немного яблок, пирог, испеченный Злушей, баночку сметаны и горшочек масла. А вы уверены, что не надо позвать доктора, падре Микаэль?

Злорд:Конечно, я уверен, добрая девушка! Доктор нам только помешает. То есть, я хотел сказать, что мне уже гораздо лучше. Ну, прям почти совсем хорошо! Когда ты рядом, мне всегда хорошо, э-э, почти совсем! Сделай милость, подойди поближе, а то я плохо вижу тебя!

Злося( приближается к кровати с балдахином ): Немудрено, что вы меня не видите — здесь так темно, и шторы закрыты, а ещё этот балдахин.

Злорд:Очень хорошо, что темно! То-есть, я хочу сказать, что свет мне не нравится, потому и темно. Подойди ещё поближе!

Злося( подходит ): Странно, раньше вы говорили, что любите солнце… А зачем вам такие большие очки, падре Микаэль?

Злорд:Это чтобы лучше видеть тебя, дитя моё! Ещё ближе!

Злося:А зачем вы натянули ночной колпак на самые уши, падре Микаэль?

Злорд:Это чтобы лучше слышать тебя, дитя моё! Разве ты не знаешь, что звуки усиливаются, когда проходят через шерсть? Дай мне свою руку!

Злося( ставит корзинку на стульчик и протягивает ему руку ): А почему у вас такая жилистая костлявая рука, пад…

Злорд( хватает её за руку и утаскивает под балдахин ): А это, чтобы ты не слишком брыкалась, дитя моё!

Боль была тупой, тяжёлой и такой сильной, что грозила снова отключить сознание. Некоторое время он боялся пошевелиться, потому что от каждого незначительного движения боль начинала пульсировать, а это было намного мучительнее.