Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Шире раздвинулась клыкастая щель меж старческими усами да бородою, выдавился из этой щели ехидный смешок (умей волки ехидничать, верно, смеялись бы они именно так же)…

А Михаил продолжал, словно отвечая вызубренный, но не зацепивший сердце урок:

– И тебя помню, сын да воевода самозванного старшины над старейшинами всех родов-племён Вяткова корня. Помню, что мы уж встречались однажды с тобою ЗДЕСЬ, как бились помню и как мой меч остался в тебе… А ещё – речи твои тогдашние, и как ты сказал: “Уходи, здесь тебя пока не хотят”…

– Теперь не скажу, – пуще прежнего осклабился ряженый по-хазарски верзила. – Нынче тебя здесь и хотят, и ждут. Ступай дальше, только сперва прихвати с собою своё.

Михаил потянулся было к рукояти меча, торчащего из груди “сына и воеводы”, но нелепый собеседник проворно отшагнул назад да вбок, уворачиваясь от этой попытки и одновременно открывая то, что, оказывается, пряталось за его широкой спиной…

Нет, не то – тех.

Вешка. И юная Мария Сергевна с неудобопроизносимой фамилией Мысь.

Векша. И Мысь.

Первая и единственная любовь Кудеслава Мечника. И её, любови этой, подобие, оживлённое неведомыми зайдами с неведомого Нездешнего Берега. Волками, умеющими превращаться в людей. Выворотнями.

Как это сказал ряженый под хазарина вятской воевода? “Всего пятая жизнь идет”… Как это говорил в незапамятные времена четвероединый приильменский волхв Корочун? “Не веруется мне, что двое одновременно живущих смогут встретиться и в какой-либо из жизней грядущих”… Ан, значит, встретились. Да не двое – то ли трое, то ли двое с какой-то дробью… Или больше?

Вот теперь и пойдут слепливаться в единое целое осколочки, мнившиеся прежде нелепостями. И схожесть девочки Маши с Вешкой, и “фамильная” Вешкина драгоценность со знаком СчИсленя-СчислЕни, двоесущного божества-блюстителя теченья времён… Серпик новорожденного месяца, врисованный в лучистый солнечный круг… А ведь это ты – верней, Кудеслав, прозванный Мечником – получил ту бляшку вместе с неогранённым рубином в святилище Двоесущного. Как же она у Вешки-то?.. Значит, аж настолько вы с ней…

Встретились вот… И ведь, кажется, не только в этой из последующих жизней… И корней вы, детдомовцы, в нынешнем мире-времени, похоже, никаких не имеете… Так не напрасно ли избавился ты от даров СчИслень-СчислЕни? Правда, колдовство вроде как продолжается и без колдовских побрякушек… И всё же подходящее ли время ты выбрал, чтобы избавиться?.. И сам ли ты выбрал такое время?

Нет, не успел Михаил справиться с творящейся в его голове сумятицей, не удалось ему всё до последнего выловить и хоть наскоро, наживую сметать воедино линялые от немыслимой давности обрывки-клочки когдатошней памяти когдатошнего Мечника-Кудеслава. И не только потому, что вообще думалось ему, Михаилу, как-то через силу, с трудом. И даже не потому, что мысли его спутало неприятное секундное ощущенье копающихся в мозгу суетливых и склизких щупалец.

Свою-несвою память вспугнуло другое.

Лепиться воедино принялись не только ошметья былого. Тем же самым занялись Вешка и Мысь.

Они вдруг одновременно пришагнули друг к дружке, столкнулись, слились в единое, новое… В новое ли?

Михаил почувствовал, как мягко всколыхнулась под его ногами травяная равнина, и так же мягко вспухло-опало в груди что-то смертельно мучительное и одновременно радостное, долгожданное…

Он узнал.

ОНА, новая, сплавленная из двух Векшиных воплощений, была совершенно непохожа на рыжую мастерицу-наузницу, рождённую в приильменье и против воли попавшую в вятские глухие леса.

Златые волосы вытемнели – словно бы сгусток мрака вихрился вокруг ЕЁ головы, обнимал тонкие плечи, гладил гибкую змеинную спину; белая (какая бывает лишь у огненно-рыжих людей) кожа сделалась неправдоподобно бледной, полупрозрачной, светящейся… нет, кожа эта не просто светилась, кожа эта втягивала посторонний окрестный свет и умерщвляла его в себе – точь в точь как… да, именно – как нелепый туман неправильной белой ночи… Только глаза вроде бы остались теми же бездонными провалами небесной сини, которые властнее сходства лиц и фигур роднили между собою Вешку и Машу… то есть Векшу и Мысь… Нет, и в глазах тоже угнездилось новое, какая-то ледяная всевидящая пронзительность…

И, несмотря ни на что, это всё-таки была Векша.

Незнакомая.

Нездешняя.

Но узнаваемая. Вопреки всему, вопреки даже одежде, сверкающе-чёрным газом овевающей не по-людски и даже не по-звериному гибкий стан.

Незнакомая, новая?

Чёрта с два! Именно “чёрта с два” – лучше, поди, никому не сказать, не выдумать…

В том-то и дело, что Михаил Мечников видывал уже ЕЁ, эту новую нездешнюю Вешку… то есть Векшу… то есть не всё ли равно, нынешним или за-за-за-за-запрошлым именем звать?!

В древности, в той жизни, когда Михаила звали Кудеславом, премудрый волхв Корочун содеял над собою невероятное: для постижения каких-то там волховских сокровений вычленил частицы своей души и превратил их в отдельно живущих людей. Четверо – дряхлый старец, юнец, вовсе ещё малый мальчонка и моложавая пригожая баба – вместе звались единым человеком. И не только звались, а и впрямь были.

И тогда же нездешние твари (то ли выворотни-людодлаки, то ли предводительствовавшие ими безглазые человекообразины) наделили жизнью да плотью изделие недорослого златокузнеца по имени Жежень – статуэтку, сработанную с Векши ещё до Векшиного вынужденного путешествия в вятские дебри. Мол, настоящая-то Векша другому досталась, ан не горюй, парнище, тебе тоже будет – только и разницы, что на два года моложе.

А вот призадуматься бы тогда-то – хоть кому-нибудь, хоть тому же распремудрейшему волхву Корочуну: чего бы ради зайдам аж этак ублажать пащенковатого златокузнеца, всей потребности в котором только и было, чтоб держал язык за кусалами? Ведь для затыкания ртов существует множество способов гораздо менее трудоёмких и гораздо более действенных…

Так, может быть, зайды с Нездешнего Берега радели прежде всего о СОБСТВЕННЫХ надобнастях? Корочун отлучал части своей души в самостоятельные тела, чтоб не мешали, а те, нездешние… Может, они вложили в колдовски рождённое Векшино подобье всё то, чего подлиной Кудеславовой жене не доставало, чтоб… Чтобы она, Векша, сделалась не человеком… Не здешним человеком? Вложили, приберегли до нужного (им) срока… Или…

Снова жадно шевельнулись в мозгу липкие щупальца; снова ушмыгнула, выпорхнула назревающая догадка…

А ОНА, слившаяся из подлинной Векши и Векшиного подобия, нездешняя, новая и вместе с тем знакомая по давним мучительным снам… По снам, мучительным именно тем, что были они всего-навсего снами; необходимость просыпаться – вот что было мучительного в этих редких и ярких видениях…