Андрей Снегов - Меняла [СИ]

— Он есть. Мы должны объединиться и стать силой, которая сохранит статус-кво и не оставит места колебаниям, мы должны открыть новую эру, эру стабильности и процветания. — Я посмотрел на него со всей искренностью, на которую был способен. — Подойди ко мне! Мы же друзья, и так одиноки в этом пустом и бессмысленном мире...

Бог неуверенно встал и сделал пару шагов. Я двинулся навстречу и обнял его. Правой рукой я осторожно нащупал на столе тупой нож.

— Привет, мой друг, — сладко шепнул я и вонзил смертоносное лезвие ему в спину. Хлынула горячая кровь, и потоки тьмы затопили Вселенную.

Если хочешь убедить кого-то во лжи, сдобри ее изрядной долей правды. Я узнал эту истину, живя среди людей. Они, и только они научили меня всему, что я знаю. Я две тысячи лет постигал их науку лгать. Я стал опытнейшим интриганом, мой и без того развитый за тысячелетия ум обострился до предела. Я постиг человеческую душу и теперь мог править людьми не по наитию, а четко осознавая их тайные и явные желания. Но главное в том, что я открыл природу и смысл собственного существования. Я понял, что являюсь частью сознания некоего сверхсущества, а мой визави — его вторая половина. И в этом я не врал.

Почему я убил его исподтишка? Не знаю, быть может, чтобы напомнить деньки, когда он был коварным Хайямом, а, быть может, чтобы обострить ИГРУ. К тому же, необходимо сохранять и поддерживать имидж, особенно, будучи Сатаной...

Я посмотрел на облачный трон и задумался. Как давно я не правил миром...

Как это здорово — быть собой и одновременно всем сущим на грешной земле. На время я могу стать любой сущностью, воплотиться в любого человека, в растение, в камень или животное. Передо мной вновь открываются безграничные возможности. И, в конце концов, я стану единственным властителем мира. Всего-то, нужно искалечить разум своей второй половины.

Я буду рядом с оставшимся на земле Богом все семьдесят лет до следующей ИГРЫ. Я стану травой у его изголовья, птицей в опрокинутом небе, посохом в его усталых руках. Все собеседники на земле будут говорить с ним моими устами, предсказатели и гадалки — пророчествовать его скорое безумие, а дети — называть блаженным. Я внушу ему, что он повредился рассудком, я упеку его в психушку, я сведу его с ума! Я должен это сделать как можно быстрее! Ведь до следующей ИГРЫ остается всего семьдесят лет...

Вокруг звенела весна и цвели каштаны, а навстречу шла ОНА. Тоненькая и стройная, девушка грациозно плыла по аллее, и розовые благоухающие свечи, роняя нежные лепестки, в восхищении склоняли перед ней свои соцветия. Ее модные титановые туфли оставляли в асфальте аккуратные вмятины, платье с металлическим отливом бережно облегало стройные бедра, а светящийся нимб над головой был ареной для скачек золотых чертиков в серебряных колесницах.

— Привет! — бросил я, проходя мимо.

— Привет! — она недоуменно оглянулась, и наши взгляды встретились.

— Каштаны качались, мы где-то встречались, — промолвил я, надевая дежурную улыбку номер один.

— Долго фразу сочинял? — она надменно улыбнулась. — Или знакомый поэт написал?

— Это — квинтэссенция из техники стихосложения Байрона, — я начал поедать ее глазами, и она слегка покраснела. — Его поэзия очень красива. Почти так же красива как ты!

— Думаешь, комплимент сразил наповал? — она нахмурила тонкие, изогнутые серпами брови и откинула с лица непослушную прядь каштановых волос. — Ты похож на героя из сериала про шпионов.

— Я также неотразим, как они? — спросил я, пригрев на лице дежурную улыбку номер два.

— Ты также банален и пафосен! — она фыркнула, и, резко развернувшись на шпильках, зашагала прочь.

— Постой, красавица! — я в два прыжка догнал ее и загородил дорогу. — Быть может, я — твоя судьба?

— Еще пара минут, и ты станешь проклятием последних минут моей жизни! — она нахмурилась, и в ее серых глазах засверкали серебристые искорки гнева.

— Не умирай! — я рухнул коленями в пыльный асфальт. — Живи вечно и дари мятущимся душам полет красоты!

— Умирать? — у нее вытянулось лицо, и задрожали губы. — Ты что себе позволяешь!?

— Ты сама сказала: «...проклятием последних минут моей жизни». Из-за меня, конечно, бросались с моста, — я начал загибать пальцы, — выбрасывались в открытый космос, заходили в террариумы с крокодилами и в клетки со львами, но ты... Прошу, не совершай подобного!

Мои глаза наполнились шутовской мольбой, и я притворно заломил руки.

— Среди моих знакомых еще не было комедиантов! — она захохотала, запрокинув голову, и дождь каштановых волос окропил ее плечи. — Меня зовут Анна.

— А меня — Дар. Стану шутом, если будешь моей королевой! — я пожал изящную ладошку и пружиной подпрыгнул вверх. — Предлагаю отметить наше знакомство.

— Где?

— Мне нравится кафе «Император», — я мечтательно улыбнулся. — Оно совсем близко, и там очень вкусные чанахи. Пройдемся?

— Идем, приглашение принимается! А что такое «Чанахи»? — она пожала плечами. — Это зверьки, запеченные в фольге или газированные напитки?

— На холмах Грузии печальных... Ты пиццу когда-нибудь ела? — с деланным любопытством осведомился я.

— Ела, — Анна посмотрела на меня сбоку, и заходящее солнце осветило точеный абрис ее лица. — Но это было очень давно, еще в детстве.

— Чанахи — это жидкая пицца, — я сложил руки чашей. — В маленький горшочек кладется вся еда, которая есть в доме...

— Всю еду в маленький горшочек! — она язвительно усмехнулась. — А поместится?

— Поместится, если сдобрить твоим сарказмом, — поджал губы я. — Так вот. Кладем в горшочек маленькие кусочки мяса, картофеля и овощей, добавляем специи, заливаем водой и ставим все это в печь, но только на живой огонь, — я сделал паузу и замедлил шаги. — Такой же, как горит в моих глазах при виде тебя.

— Это — не огонь, а лишь его отражение, интересно было бы взглянуть на очаг! — Аня улыбнулась и слегка покраснела.

— Вот и кафе, прошу Вас! — я в легком полупоклоне указал рукой на старый крейсер, стоящий в некотором удалении от аллеи.

Мы прошли несколько десятков метров по мягкой изумрудной траве и оказались у изъеденного временем и непогодой космического корабля. Его массивный, но не лишенный хищной грации корпус был подобен огромному великану, попавшему в путы темно-зеленого плюща и бирюзовых лиан. Я толкнул ногой металлическую дверь, и мы вошли.

Дизайн зала был прост, даже небросок, но весьма недурен. На срезах командных, смотровых и прочих палуб, которые с трудом угадывались в ломаных очертаниях зала, располагались уютные столики, в центре возвышалась слабо мерцающая в полутьме стеклянная колонна, а вокруг нее огромной аспидно-черной змеей вила свои кольца барная стойка. Официанты и бармены были раздеты со вкусом. Весь их наряд ограничивался кольцами и пластинами, переливающимися ртутью и прикрывающими не более одной десятой атлетически сложенных тел. Везде был металл и стекло. Черное и серое. Прозрачное и стальное.