Энтони Райан - Королева пламени

Когда Плетельщик подошел и протянул руку, чтобы коснуться лица Лирны, Бентен схватился за меч.

— Все в порядке, милорд, — сказала она бывшему рыбаку.

Она заставила себя остаться неподвижной, пока пальцы Плетельщика касались ее лица. Раньше они жгли, а теперь — холодные…

— Я пришла поблагодарить вас, сэр, — сказала она. — Я именую вас лордом…

— Вы уже отдали свое, — убрав руку, заметил он. Он перестал улыбаться, поморщился, озадаченный. — Всегда что-то отдается. И приходит куда-нибудь. Сюда тоже, — постучав пальцем по лбу, сказал он, затем удивленно и даже испуганно посмотрел ей в глаза. — Вы многое отдали. Гораздо больше, чем другие.

На Лирну накатил панический страх, почти как в горе у Малессы, безумное желание бежать от неизвестного, непонятного, но очевидно опасного. Королева медленно выдохнула, заставила себя заглянуть Плетельщику в глаза:

— Что же я отдала?

Он улыбнулся, отвернулся, сел, потянулся за веревкой, снова принялся плести и наконец тихо выговорил: «Себя».

За спиной послышалось: «Моя королева!» Она обернулась. А, Илтис. Лицо еще такое бледное. Лучше бы он отдохнул — так ведь отказывается. За ним шел брат Каэнис с четырьмя простолюдинами: пара молодых женщин из города, нильсаэльский солдат и боец лорда Норты. Трое Одаренных из Пределов напряглись, обменялись тревожными взглядами. Большой волосатый парень крепче сжал свой посох, заслонил девушку.

— Ваше величество, брат Каэнис просит о частной аудиенции, — поклонившись, сказал Илтис.

Она кивнула, отошла от Плетельщика и махнула Каэнису рукой. Королева посмотрела на скованную льдом Железноводную, затем на Кару, глядящую на брата Каэниса уже с открытой враждебностью. Удивительно. Она способна заморозить реку летом, но боится его.

Брат Каэнис опустился на колено:

— Ваше величество, я жажду вашего внимания.

— Да-да, брат.

Она жестом велела ему подняться, затем указала на Одаренных:

— Похоже, ваше присутствие заставляет моих подданных нервничать.

Брат Каэнис посмотрел на Одаренных и поморщился.

— Ваше величество, они боятся того, что я собираюсь сказать вам, — произнес Каэнис и гордо выпрямился. — Моя королева, я предлагаю вам услуги моего ордена в этой войне. Командуйте нами — и мы исполним свой долг ради победы.

— Я никогда не сомневалась в верности Шестого ордена. Хотя, конечно, лучше бы вас было больше…

Простолюдины зашевелились, с испугом и тревогой посмотрели на королеву.

— Знаете, эти люди не кажутся мне подходящими рекрутами для Шестого ордена.

— Согласен, ваше величество, — подтвердил Каэнис.

Такое ощущение, что он и сам боится и заставляет себя.

С чего бы?

— Мы принадлежим к совсем другому ордену…

Куритая звали Двадцать Седьмой, хотя сам он не представился. Вообще-то элитный раб-воларец совсем ничего не говорил. На приказы он реагировал мгновенно, был образцовым слугой: приносил, уносил, чистил, не выказывая ни малейшей усталости либо хотя бы намека на неудовольствие.

— Мой подарок тебе, — сказал о рабе лорд Дарнел, когда Алюция вытащили из глубин Блэкхолда.

Алюций ожидал смерти и только охнул от изумления, когда с него сняли кандалы и отец помог встать на ноги.

— Абсолютно совершенный слуга. — Дарнел указал на куритая. — Знаешь, маленький поэт, я соскучился по твоему жонглированию словами.

— Да, я в отличном настроении этим утром, — сказал Алюций куритаю, подающему завтрак. — Как любезно с вашей стороны было спросить.

Алюций завтракал на веранде над гаванью. Встающее солнце позолотило корабли. Восхитительно! Наверное, Алорнис тут же кинулась бы за холстом и кистями. Алюций и выбрал дом, купеческий особняк, за роскошный вид. Прежние хозяева, наверное, погибли или всей семьей попали в рабство. Сейчас в Варинсхолде полно опустевших домов. Если устанешь от этого, выбирай какой угодно. Но тут очень уж роскошный вид. Вся гавань как на ладони.

«Но кораблей все меньше, — с привычной точностью сосчитав силуэты, подумал он. — Десять работорговцев, пять купцов, четыре военных корабля».

Работорговцы сидели неглубоко в воде, их объемистые трюмы пустовали уже несколько недель — с тех пор, как за городом поднялась к небесам колонна дыма. Она днями напролет заслоняла солнце. Алюций пытался написать о ней что-нибудь, но, как только брал перо в руки, слова отказывались повиноваться. Да уж, как написать похоронную песнь лесу?

Двадцать Седьмой поставил на стол последнюю тарелку и отошел. Алюций взялся за столовые приборы и сперва попробовал грибы. Да, приготовлено идеально! Чуть масла и чеснока — совершенство!

— Мой смертоносный друг, прекрасно, как всегда!

Двадцать Седьмой молча глядел в окно.

— Ах да, сегодня — день визитов, — жуя бекон, заметил Алюций. — Спасибо, что напомнили. Не могли бы вы запаковать новые книги и бальзам?

Двадцать Седьмой тут же двинулся исполнять и сначала подошел к книжному шкафу. Прежний хозяин держал неплохую библиотеку, наверное, чтобы пускать пыль в глаза — лишь немногие тома носили следы чтения. Увы, библиотеку составляли почти сплошь популярные романы да еще несколько известных исторических книг. Потому Алюций проводил часы в поисках интересных книг по богатым домам. Искать стоило. Воларцы радостно утаскивали все, на их взгляд, ценное, но в книгах ценности не видели — разве что в качестве растопки. Вчера выдался в особенности плодотворный день: полный комплект «Астрономических наблюдений» Мариала и подписанный томик, который, как надеялся Алюций, возбудит интерес одного из его подопечных.

«Десять работорговцев, пять купцов, четыре военных корабля, — глядя на гавань, повторил он про себя. — На два меньше, чем вчера… А, постойте-ка, вон и еще один!»

С юга в гавань завернул военный корабль. Он с трудом шел по мелкой утренней волне под одним поднятым парусом, да и тот при ближайшем рассмотрении оказался изодран и покрыт копотью. Корабль волочил за собой оборванные канаты, с мачт свисали обломки рангоута и обрывки такелажа, на палубе копошилась горстка измученных людей. Корабль бросил якорь. Хм, борта все в подпалинах, на захламленной палубе — сплошь бурые пятна.

«Пять военных кораблей, — поправил себя Алюций. — И пятый, похоже, привез интересные новости».

По дороге они остановились у голубятни, и Алюций вынул последнюю птицу, по обыкновению, голодную и раздраженную.

— Не торопись, — предупредил он бедняжку по кличке Голубое Перо, покачал пальцем, но птица не обратила внимания, жадно взялась клевать семена.

Голубятня примостилась на крыше гильдии печатников. Здание выгорело изнутри, но крыша опиралась на железные балки и потому устояла. Окружающим строениям повезло меньше. Некогда заполненное суетящимися людьми здание, куда Алюций заходил, чтобы напечатать стихи, теперь одиноко торчало среди улиц, заваленных щебнем и пеплом. Сверху город напоминал мрачное лоскутное одеяло: островки уцелевших домов в море серо-черных руин.