Анна Алмазная - Исповедь [СИ]

Однако Саша меня удивил. Сжав зубы, окинув презрительным взглядом, он поднялся и, похоже, направился бы к выходу, если бы я не поймал его за локоть. Зачем я это сделал? Я и сам не знал. Понесло меня, видимо, тормоза отказали, и все стало пофиг. Лишь по телу мурашками бежал драйв и азарт. Мне казалось, что я бегу по следу гибкого красивого зверя, что еще немного, и охота закончится, а зверь, истекая кровью, упадет у моих ног. Так-то, Сашенька, и все же ты не с тем связался...

– У тебя есть парень? – мягко спросил я у блондинки, чьего лица сегодня я даже вспомнить не могу.

Саша вздрогнул.

– Нет, – чуть смущаясь, ответила девушка.

Я знал, что она врет. Точно врет. По глазам ее видел, в которых шевельнулась паника. Но мне-то что? Меня уже несло, и спасения не было. Хочет Саша, чтобы все знали, что я гей? Чтобы все меня презирали… так твоим же оружием тебя и накажем.

– А у меня есть! – как можно более отчетливо ответил я.

Сашку начало трясти. Он вновь попытался вырваться, но куда там. Пока он по девкам бегал, я в спортзал ходил. Во-первых, врач приказал, а брат следил, чтобы я повиновался, а, во-вторых, в моем положении полезно уметь защищаться. Так что, прости, птичка певчая, а в силках ты надолго...

– Он, – холодно добавил я, показывая на Сашу.

Мой милый блудливый кот побледнел так, что я думал – в обморок сейчас грохнется, как кисейная барышня. Ну, ну, солнышко, теперь дороги обратно нет, теперь мы поиграем всерьез. Вернее, ты поиграешь, а я и так всерьез, с самого начала. Мой сладкий...

Я притянул его к себе, безвольного, ошалевшего, и ласково сказал на ухо, да только так, чтобы все слышали:

– Что же ты стесняешься, сердечко мое? Обиделся за Сережу? Это я тебе письмо писал… оно к этому недорослю нечаянно попало. Я тебе никогда не изменял, ты же знаешь.

Краем глаза я видел, как блондинка схватила стоявший рядом бокал, и отшатнулся. Нечаянно отшатнулся, рефлексивно, и все вино выплеснулось на ошарашенного и ничего не понимающего Сашу. Мне стало смешно и грустно одновременно – он был таким трогательно беспомощным, мой блудливый кот... и вино так соблазнительно текло по его щекам, по его шее, на идеально выглаженную белоснежную рубашку.

Не удержавшись, я слизнул с его щеки крупную каплю, поймал застрявшую в воротнике оливу губами и до одури глубоко вдохнул запах его влажных волос. Когда еще он будет ко мне так близко? Когда еще будет столь беззащитным? Когда еще у меня выдастся возможность вот так прижать его к себе? Никогда.

– Ребята, вы бы шли нежничать в другое место, – сказал бармен. – А то не всем приятно же…

Да, да, рассказывай! А как с моим знакомым в гей клубе по углам жаться, так тебе приятно... но вслух я этого не сказал. К чему нам ссориться? К чему человеку жизнь портить? Мы все играем на теневой стороне, мы все делаем вид, что нормальные. Потому что быть "не такими" в нашем мире чревато неприятными последствиями, и Саше хорошо бы об этом узнать.

– Сука! – выкрикнул Саша, вновь пытаясь вырваться.

– Кто бы говорил? – усмехнулся я, на этот раз тихо, чтобы никто кроме нас этого не услышал. – Я тебя трогал? Ты первый начал. Не помнишь? Или ты думал, что это тебе так просто сойдет?

Он посмотрел на меня так, что я уже думал – ударит. Сейчас врежет, да так, что зубов не соберешь, а я даже сопротивляться не буду, потому что заслужил. По его затравленному взгляду, дрожащим губам, я все более понимал, что еще как заслужил. И в то же время мне как никогда было спокойно и хорошо. Потому что мы друг друга стоим. Потому что вчера все взгляды в университете, потрясенные, презрительные, сосредотачивались только на мне одном, а с сегодняшнего дня мы эту судьбу разделим на двоих... обоим хорошо будет!

Вырвавшись, наконец, он метнулся к выходу, опрокинув по пути столик. Мальчика трясло, а мне его вдруг стало жалко, я не мог оставить его в таком состоянии. Я бежал за ним, сталкиваясь с людьми, боясь его потерять на узких, погруженных в сумерки улицах. И чуть было не потерял, но в последний миг, оббежав толстую даму, увидел, как он свернул в подворотню…

Мы оба выдохлись. Я смотрел, как он стоял, опустив голову, тяжело дыша, опираясь ладонью о стену, и жалел. И о своей выходке жалел, и о том, что вообще его провоцировал. Надо было бросить эту затею. Надо было оставить его в покое… надо было… но теперь-то поздно. И ему пора успокоиться. А так же понять, что в некоторые игры играть не стоит. И геев провоцировать не стоит... не активов, не на свою задницу.

Я быстро подошел к нему, заломил ему руки за спину и стянул с его плеч кожаную куртку, связав ее рукавами локти Саши. Он шипел и вырывался. Но куда там… меня хорошо выучили, мальчик.

– Ты что делаешь? – прохрипел он чуть не плача.

Начинал бояться. Правильно боишься. Только ничего я тебе особого не сделаю, попугаю немного и отпущу.

– Просто не хочу, чтобы ты убежал и распускал руки. Ты правильно, друг, догадался, я гей, – я мастерски удержал небольшую паузу и добавил:

– Ты теперь тоже.

– Даже не думай! – прошипел он. – Скорее рак на горе свистнет. Поэт херов.

Я поэт херов? А сам-то? Кто вчера стишки Сережке писал. Ай-ай, душа моя, не надо быть таким презрительным...

– А стихи-то хорошими вышли, – усмехнулся я, прижимая его к себе сильнее. А ведь не сопротивляется совсем. Для него это нормально? Ага… становится интересно. – От души. И писал ты их, думая обо мне. Как мило.

– Нахрен иди! – он попытался вырваться, но куда там. Не сейчас, котик, сейчас мы с тобой слегка поиграем:

– Хочешь, я прочитаю, что для тебя написал… только для тебя, не для тех девчонок, за которыми ты бегаешь.

– Это ты за ними бегаешь!

Ну-ну, это мы знаем. А тебе, пожалуй, скажем полуправду:

– Я не хотел, чтобы ты достался другому, – соврал я. А может, не так и соврал?

– Убери руки!

Я не слушал. Все плыло перед глазами, контроль начинал мне отказывать. Он был рядом, такой родной, такой желанный. Такой красивый... Чувствуя, что начинаю сдаваться, я ласково провел ладонью по его шее, пытаясь запомнить пальцами ее мягкий изгиб. С каким удовольствием я бы впился в нее поцелуем, но нельзя же. Ничего нельзя. Только попугаю чуточку и отпущу… еще чуточку. Совсем чуть-чуть.

Я развернул его к себе лицом, притянул за пояс, аккуратно просунув колено между его бедрами. Не сопротивляется же… совсем не сопротивляется… Лучше бы сопротивлялся. Легче было бы отпустить. А так? Ну почему ты так мучительно податлив? Почему будишь надежду? Нельзя надеяться.

Я прижимал его к себе, шептал ему на ухо стихи, которые придумал только для него, самые лучшие, самые дорогие. Те, что никто больше не услышит… я шептал ему их в губы, не осмеливаясь коснуться их поцелуем. Еще чуточку и беги себе, куда угодно… я бы уже отпустил, но глаза твои туманятся, щеки полыхают в сумерках. И губы, губы тянутся к моим, жадно, неумолимо.