Анна Алмазная - Исповедь [СИ]

– Мне некуда идти…

– По морде хочешь? Покуда я жив, тебе будет куда пойти! А умирать я в ближайшее время не собираюсь. Встал и пошел. Вымок до нитки, дрожит, а еще препираться тут вздумал!

Он отвез меня в пустующую бабкину двухкомнатную квартиру, заставил принять горячую ванну, укутал в пушистое бабкино одеяло, усадил в ее кресло и до отвала напоил чаем с лимоном. В квартире пахло мокрым деревом, старостью и нафталином. Мама говорила, что они правильно сделали, что еще при жизни бабки переписали квартиру на меня. Действительно, правильно. Теперь мне было где жить.

– Отец в больнице с сердечным приступом, – сухо начал Алеша. – Выкарабкается, не смотри на меня так. Но видеть тебя больше не хочет. Пойми, прошу…

Про отца я уже и так понял. И даже смирился. Меня интересовало другое:

– Ты… ты меня тоже презираешь?

– Глупый, – прохрипел Алеша. – Ну да, это сложно: узнать, что твой младший… не такой, как все. Очень сложно. Но как-нибудь переживу. И хорошо, что ты хотя бы сверху.

– Не шути так, и без того тошно.

– Не буду.

Больше мы с ним на эту тему не разговаривали. Я успешно сдал экзамены, получил аттестат и поступил в местный университет. Мне было все равно в какой поступать. Выбирал Алеша. Заставлял меня жить и дышать Алеша. Выводил меня из депрессии – тоже Алеша, который на время поселился в моей квартире. Он же отвел меня в университет, настоял, чтобы я подал документы, поднимал меня утром и подвозил вечером после лекций.

Родители Игоря согласились заявление на меня не писать, чтобы не портить репутацию и нервы единственному сыну, находящемуся на грани срыва. За деньги моего отца Игоря устроили в какую-то там дорогущую танцевальную школу, адвокаты и правильно поданные взятки замяли дело. Иногда хорошо быть сыном богатых родителей.

Мама приходила часто. Отец вышел из больницы после инфаркта и запретил при нем упоминать мое имя, но деньги на мой счет переводил исправно. Хотя, наверное, не он, а его секретарша, я же не знаю, но обо мне все же заботились… до поры и времени. Через каких-то полгода я успокоился, смирился, и Леша, потрепав меня по щеке, укатил, наконец-то, в свое любимое общежитие. А я смог жить спокойно.

Меня устраивала моя жизнь. Лишь иногда я сходил с ума по вечерам, запертый и одинокий в квартире, хватал тогда куртку, натягивал пониже капюшон и приходил к нашему дому. Долго смотрел на третье окно справа на четвертом этаже, за которым, наверняка, возится на кухне мама. А отец сидит на табурете и читает газету. Или о чем-то вполголоса говорит, и огромный кот, устроившись на его коленях, тычется мордой в ладонь. Я скучал по шкодливому коту. Скучал по запаху свежей выпечки, по вечерним чаепитиям и тихому смеху матери. Скучал по нашей спокойной, тихой овчарке Альфе… интересно, она меня помнит? Три года же прошло.

Вокруг источали сладкий аромат липы. Учеба закончилась, и оттого я чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. И ночь дышала прохладой, столь долгожданной после жаркого дня, и дома было сидеть невыносимо. И опять, сам того не замечая, я оказался под тем же окном, у каменного забора, окружающего спящий в свете фонарей сквер.

– Ба, какие люди! – раздалось за спиной.

Я обернулся и, увидев Андрея, передернулся. Когда я его в последний раз видел? В тот день, когда он и его дружки издевались над Игорем.

Дружки, впрочем, никуда не делись. В майках, с мускулистыми руками, раскрашенными до плеч татуировками, с непробиваемыми лицами. Жалкое зрелище в свете фонарей.

– А ты, говорят, того? – сказал Андрей. – Как Игорек. За это родители из дома и выперли.

– Просто учусь, далеко ездить.

– А под окнами чего тогда торчишь… пидор.

Я не заметил, когда он достал нож. Я видел лишь отблеск фонарного света на лезвии, а потом боль, сильная боль в боку. И мальчишеский почти, срывающийся на визг, крик:

– Я на убийство не подписывался!

– Тише, тише, – успокаивал его Андрей. – Сейчас добьем и никто не узнает.

Он попятился, когда вылетела из сквера серая, рычащая тень и разлился по пустынной улице злой лай. Альфа. Девочка моя. Ты чего скулишь, родная, не бойся… Альфочка… хорошая моя, все же помнишь…

– Ты живой?

Не узнал. Последнее, что я подумал, прежде чем потерять сознание… наверное, я вновь доведу отца до сердечного приступа.

Очнулся я в больнице, отупевший после анестезии. Отец был рядом. Серьезный, поседевший. И глаза у него так же блестели от слез, как у Лешки тем рассветом на кладбище.

– Живешь, сынок… – сказал он. – Прости, прости дурака.

Я выжил чудом и полгода провалялся по больницам. И моя семья была со мной. Вся».

Я оторвался от компьютера. Игорь, потягиваясь, появился в салоне и, устроив на коленях вазочку с орешками, принялся смотреть телевизор. Когда он появился неделю назад на пороге моей квартиры, я глазам своим не поверил. Мой первый любовник. Человек, обвинивший меня в изнасиловании. Наглый ангелочек, который считал, что одного слова «прости» хватит и его-таки пустят пожить на месяц-другой.

Хватило. Потому что я понимал и простил. Потому что мне почему-то хотелось знать, что у него все хорошо. И потому, что у нас была общая тайна и общая беда.

Я не знал, почему он пришел ко мне. Не знал, от чего он бежал. Я ни о чем не спрашивал… может, боялся?

– Паш, иди сюда, классный фильм! – позвал Игорь.

И я пошел. И мы сидели втроем на диване – я, Игорь и довольно тяфкающая Аврора – и смотрели какую-то глупую бессмысленную комедию. Саша в тот вечер не позвонил. А мне было хорошо и спокойно, впервые за долгое время.

Глава 4

Воскресенье мы провели с Игорем вместе, как любящая парочка. Мы удобно устроились на диване, этот миленький засранец использовал мои колени как подушку и требовал кормить его виноградом, а Аврора посматривала на нас с подозрительным прищуром, сидя на моем пуфике.

Прелесть да и только.

Мы как два дурака смотрели романтические комедии, смеялись над глупыми шутками. Вместе пили чай на кухне, наслаждаясь свежим рассыпчатым печеньем, вместе пошли на долгую прогулку в залитый золотым светом парк, где Игорь скинул ботинки и босиком танцевал на свежесброшенных кленами листьях. Он был так прекрасен – гибкий, тонкий, нереально красивый в золоте осени. Он останавливал на себе взгляды и больше не отпускал, он ловил восторженные аплодисменты и полные муки просьбы – еще, еще… Талантище же. Соблазнительное талантище.

Я был почти счастлив. Я вдруг понял, что у меня и не было никогда этих самых нормальных отношений. И свиданий с любимым не было, и заглядываний в глаза друг другу над бокалами с ярко-красным вином, и даже таких вот тихих, спокойных вечеров, когда дорогой человек сидит на диване, скрестив ноги, смеется над какой-то странной, непонятной комедией, а ты можешь любоваться его тонким профилем, выбившимися из хвоста прядями, его совсем не женственным, острым взглядом, и знаешь, что он никуда не спешит, что он останется со мной, что утром проснется в твоей квартире. Пусть даже не в твоей постели.