Светлана Таскаева - Двенадцать звезд

На привале, обиходив Гватро и заодно объяснив Андвиру и Диргону, почему нельзя поить лошадь сразу после того, как она поела овса, а также сделав свою долю хозяйственных работ (хотя его никто об этом не просил), Долгузагар подтащил седло поближе к костру, вынул из-за уха перо, извлек из-за голенища пачку бумаги…

И понял, что чернила остались в бумажнице, которую он вернул Гвайласу.

Он в отчаянии огляделся по сторонам. Оба юноши смотрели на него во все глаза.

— Вы писать собирались? — спросил Диргон.

Долгузагар кивнул, чувствуя себя очень глупо.

— Только я… А у вас нет чернил случайно?

Андвир молча покачал головой.

— Он даже лютню с собой не взял, — с гордостью произнес Диргон и поднялся: — Пойдемте к роквэну Фалатару, у него есть, может, он поделится.

Роквэн Фалатар, русоволосый мужчина средних лет, по всей видимости, отвечал за канцелярию отряда: когда Диргон привел своего подопечного к его костру, роквэн работал, держа на коленях походную подставку для письма. Взгляд Долгузагара тут же прикипел к маленькой медной чернильнице, вставленной в специальное гнездо в доске.

Выслушав Диргона, который взялся ходатайствовать за пленного, Фалатар жестом указал им обоим присесть рядом.

— Нару ’нКариб Долгузагар…? — вопросительно начал он.

— Нардубар, — буркнул комендант и, услышав, как охнул Диргон, поспешно добавил: — Но лучше просто по имени.

— Вас не затруднит объяснить мне, зачем вам чернила? — спросил роквэн.

Долгузагара это затруднило, и сильно.

— Мне надо… кое-что записать.

— Что именно?

Морадан некоторое время беспомощно молчал.

— Я даю вам слово, что от этого никому не будет вреда, — выдавил он.

— Тем не менее, я хотел бы, чтобы вы прямо отвели на мой вопрос, — спокойно произнес Фалатар. — И кстати, где вы взяли бумагу и перо: у вас их не было и о них вы не просите?

Долгузагара осенило:

— Я должен кое-что записать для эльфа… для Гвайласа из Зеленолесья. Он сам дал мне для этого перо и бумагу! Чернила он тоже дал, только я забыл их взять… Еще он отдал мне Гватро, свою лошадь.

Краем глаза он заметил, что Диргон усердно кивает, подтверждая его слова.

— Эльф — ваш друг? — удивился роквэн.

— Да, — твердо ответил Долгузагар.

Фалатар уже приподнял крышку своей подставки. Достав оттуда металлическую чернильницу с завинчивающейся крышкой, он протянул ее собеседнику.

— Держите. Однако я буду признателен, если вы станете расходовать чернила экономно.

Когда Долгузагар, рассыпавшийся в благодарностях, собирался уходить, прижимая к груди чернильницу, дунадан вдруг произнес:

— Бар Долгузагар, я хотел бы задать вам вопрос уже не по долгу службы, а от себя.

— Да?

— Как вышло, что нардубар и комендант Седьмого уровня Темной Башни оказался… нимрузиром?

Долгузагар посмотрел ему в глаза.

— Это долгая история. Но если в двух словах — я убил его друзей, а он исцелил мою рану.

Сначала Долгузагар каждое стихотворение записывал на отдельном листе. Потом стал использовать оборотную сторону. Затем каждый лист согнул пополам вдоль, чтобы писать в два столбца.

Но кизяк, сложенный у костра, закончился прежде, чем он записал все, что хотел. А света тонкого серебристого месяца, который то и дело нырял за облака, для работы не хватало.

На следующий день морадан был запевалой. Перепев все известные ему моряцкие, костровые, застольные и рабочие, он рискнул перейти к походным и, расхрабрившись, даже спел марш Двух Мечей, который сочинили солдаты его отряда. Выкинув, впрочем, пару не вполне уместных куплетов и половину припева, в которой неумеренно восхвалялись доблесть командира отряда и страх, внушаемый им врагам.

Когда они тронулись в путь после обеда, Долгузагар не смог вспомнить больше ни одной песни на адунайском, которую он мог бы спеть сейчас. Или которую он хотел бы спеть.

— А еще что-нибудь! — попросил его Диргон: глаза у мальчика горели. — Ну пожалуйста!

Комендант подумал — и запел по-харадски. Он сам удивился, осознав, что харадских песен знает не меньше, чем адунайских. Он никогда их не пел, разве что в раннем детстве — да на тризне над своими солдатами, потому что для Высшего петь по-харадски… в общем, Долгузагар ощущал легкое стеснение даже сейчас.

Но скоро, когда он понял, с какой легкостью извлекает из памяти слова хотя бы единожды слышанных баллад, плачей и сказаний, он весь отдался этому потоку.

Дошла очередь и до кадэгов про Нгхауратту, описывающих всю жизнь легендарного царя, от чудесного рождения до горестной кончины. В какой-то момент Фалатар, ехавший впереди, обернулся, и Долгузагар увидел, что светлые брови роквэна всползли на самый лоб. И только вечером, когда отряд уже обустраивал ночной лагерь, морадан сообразил, что в насибе о встрече Нгхауратты с прекрасной ланью весьма подробно описываются как прелести красавицы, в которую обернулась лань, так и занятия, которым они с царем предавались под сикоморой-деревом. Фалатар явно знал старохарадский.

После ужина, долив чернила водой, Долгузагар опять принялся за работу.

— Скажите, пожалуйста, а что вы пишете? — спросил Андвир.

Комендант поднял голову и успел заметить, как Диргон толкнул товарища локтем в бок. Андвир удивленно посмотрел на друга, а потом снова повернулся к коменданту.

— Вы же стихи записываете, так? — уточнил он.

— Почему ты так думаешь? — только и придумал сказать Долгузагар.

— У вас строчки короткие.

До чего неугомонная и любопытная молодежь, вздохнул морадан.

— Да, я записываю свои стихи, — решился он.

Андвир и Диргон переглянулись.

— А почитать можно? — осторожно спросил Диргон.

— Право, я не знаю… я не уверен… — забормотал Долгузагар, с ужасом ощущая, что краснеет, как девица.

И протянул юношам исписанные листы:

— Держите.

Он хотел уйти от костра, подышать воздухом, проведать Гватро, но не смог двинуться с места: сидел и смотрел, как мальчики перебирают листы и, прочитав, меняются ими.

— Какое красивое стихотворение про женщину в белом, — сказал Андвир. — Мрачное, но красивое. И даже как будто мелодию слышишь… Будь у меня с собой лютня… — юноша пошевелил в воздухе тонкими пальцами, как будто перебирал струны, напомнив Долгузагару застоявшуюся лошадь.

— А вот это — оно недописанное? — спросил Диргон, указывая на свой листок.

Долгузагар взглянул:

— Нет, это просто такое… короткое стихотворение.

— Трехстишие?

— Точно, трехстишие.

Уже улегшись и сквозь ресницы глядя на Млечный Путь — как будто в складку темно-синей скатерти просыпалась пшеничная крупа, — Долгузагар все еще тихо мурлыкал себе под нос.