Марина Эльденберт - Небо для двоих [litres]

Мой взгляд споткнулся всего два раза: первый – о Паршеррда, но с ним нам предстояла фотосессия, и не споткнуться было нельзя. Второй – о Хеллирию, то есть о Сибриллию, которая, как всегда, была безупречна. Удивительно, но Гроу сразу заметил, что я скисла, и утащил меня в дальние коридоры раньше, чем фотографы успели это поймать.

– Мы с Сибриллой вместе мечтали петь, – сообщил он, прислонившись к стене напротив меня. – Это все, что нас связывало.

– С чего ты взял, что меня это вообще волнует?

– С того, что я не хочу, чтобы ты всякий раз в ее присутствии превращалась в угрюмую иглорыцку. Мы познакомились на курсах вокала у одного весьма именитого музыканта, но в то время и мне и ей путь в шоу-бизнес был не просто закрыт, а завален, как отходные пути из Ильерры при правлении Горрхата. У нас намечалось что-то вроде нежной дружбы, но все эти наметки закончились, когда я свалил в Аронгару.

– И у вас вот совсем ничего не было?

– Совсем. На тот момент Сибрилле нужно было нечто гораздо большее, чем я мог ей дать, да, собственно… до тебя я никому ничего не мог дать. Поэтому у нас была дружба по вокалу.

– А со мной у тебя был секс по танцам? – фыркнула я.

– Танни, ты довыделываешься. – Гроу притянул меня к себе. – Я и так тут с ума схожу, потому что тебя трогать нельзя.

– Трогать можно, – сказала я. – Трахать нельзя.

Гроу приподнял брови.

– Моя очаровательная жена.

– Да, я очаровательная, – подтвердила я. – А если ты что-то хочешь возразить…

– Я хочу тебя трахнуть, – сказал он. – И как я хочу это сделать, я буду долго рассказывать тебе после родов. Чтобы ты впечатлилась и поняла, что чувствую я.

– Ну, знаете ли, – возмутилась я. – Можно подумать, я ничего не чувствую…

Я подалась к нему и обвила плечи руками. Драконица у меня превратилась просто в озабоченную самку, причем, когда уже действительно было нельзя, ей хотелось еще больше. В результате я разве что на стенку не лезла, и Гроу рядом со мной (несмотря на таэрран, его дракон все это чувствовал). А я чувствовала, что чувствует он, в итоге у нас был круговорот озабоченности в природе, и один раз мы все-таки не выдержали. Потом еще один. Потом нам, правда, сказали, что стоит воздержаться теперь уже без всяких «допущений», поскольку это может спровоцировать преждевременные роды. И вот теперь, уже две недели, мы героически держались.

Две недели!

Фух.

Я пыталась представить, сколько еще придется держаться потом, то есть пока будет восстановительный период после родов, и мысленно уже снова лезла на стенку. Впрочем, зная Гроу, я не сомневалась, что он что-нибудь придумает.

– Иглорыцка! – донеслось откуда-то из реальности.

– А?

– Ты там жестоко убиваешь критиков?

– Если честно, я о них забыла.

– Дерьмо, – вздохнул Гроу. – Ладно, давай ты о них забудешь опять?

– Да ну их, – сказала я. – У меня сегодня чудесный выходной рядом с любимым мужем…

– Да, скажи это еще раз.

– Любимый муж, – повторила я. – Или чудесный выходной?

Вместо ответа Гроу подтянул меня к себе и усадил на колени.

– И так, и так отлично.

Работал он действительно много, новая постановка отнимала у него уйму сил и времени, но таким счастливым я не видела его уже давно. Думаю, в этом была наша совместная с его работой заслуга, и никакая политика, никакие драконы не сделали бы его настолько счастливым, как то, чем он хотел заниматься всю жизнь.

– О чем задумалась? – произнес он, скользнув щетиной по моей щеке.

Щетина у него отрастала на удивление быстро: вроде только побрился, а уже снова колючий.

– О нас. О тебе.

– И что же ты думаешь о нас?

– Вообще-то больше о тебе.

– Мм?..

– Думала, что ты сейчас на своем месте, – я посмотрела ему в глаза, – и что ты счастлив.

– Это уж точно. – Гроу по-прежнему удерживал меня в кольце рук. – Сейчас, когда ты моя, особенно.

Мы поженились как-то очень спонтанно. Как выяснилось, Гроу берег не только кольцо, но и практически открытую запись на регистрацию брака. В итоге обручальные росписи у нас появились буквально через пару дней.

– Знаешь, что Имери сказала в качестве поздравлений?

Гроу приподнял брови.

– Так и знала, что вы зажмете выпивку, – процитировала я. – Это была ее первая фраза.

Гроу откровенно расхохотался:

– Я обожаю твою подругу. Она всегда говорит правду.

– То есть ты с ней согласен?

– Абсолютно. Мы действительно зажали выпивку, но мы исправимся. Когда будем готовы, пригласим всех: Бирека, Геллу…

– Ты знаешь, что Паршеррд попросил у меня прощения?

– В задницу Паршеррда. Так вот, Бирека, Геллу, Джамиру…

– Лиру.

– Всех, кого ты захочешь. Даже твою невыносимую сестру и ее мужа.

Я фыркнула:

– Да, Рэйнар здорово обидится, если мы его не позовем.

– Думаешь? – спросил он.

– Точно.

– Тогда можно его не звать. Сделаем огромную мишень Гайера в розовом трико и будем метать в него лазерные дротики.

Я представила себе эту картину и расхохоталась.

– И критиков. – Это сказал Ленард. – Мишень в смысле.

Он спустился на кухню прямо в пижаме, и это явно говорило о том, что кто-то не в настроении. Первым делом он стащил тарталетку, потом пирожное, плюхнулся на соседний стул и принялся мрачно жевать.

– Тоже начитался отзывов? – спросила я.

– Угу.

– Так, ребята, давайте договоримся. – Гроу только плотнее обхватил меня руками, когда я попыталась сползти. – Пока мы с вами работаем в шоу-бизнесе, обращать внимание на критиков – это все равно что перекрывать себе кислород. Перегоришь и сам не заметишь как.

– Они написали, что бревно сыграло бы лучше, чем я, – сказал Ленард.

– Бревно я бы в свою постановку не позвал, – сказал Гроу.

– Но они написали…

– Когда я сделал свою первую постановку, критики написали, что я создал бесподобное низкопробное дрочилово… – Я зажала ему рот ладонью, и он легко ее укусил. – Ленард, между нами. В школе мы такое не говорим, но в нашей семье вещи называем своими именами. Так вот, и подвели итог, что все мое творчество будет сводиться к созданию таких вот пьесок для неудовлетворенных извращенцев вроде меня.

– И как ты на это отреагировал? – Мне прямо-таки стало интересно.

– Спокойно. – Гроу пожал плечами.

Я приподняла брови.

– Ну ладно, я расхреначил полквартиры, после чего надрался и утром обнаружил на зеркальной панели шкафа в коридоре надпись: Ивак Радынский…

На этот раз я зажала ему рот ладонью заранее. И тут же отдернула, потому что прикосновение языка к коже вышло очень интимным.

– Ладно, это я к тому, что не стоит принимать близко к сердцу все, что о тебе говорят. Особенно в шоу-бизнесе. Пока о тебе говорят, ты жив, и если о тебе говорят дерьмо, ты жив вдвойне. Потому что ни одна ровная постановка еще не сделала никого знаменитым.