Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

Они совершали вылеты до тех пор, пока не разрушили до основания весь город. Затем Магдалена подвесила бомбы с жидким огнем, и они отправились поливать им пахотные земли, кормившие Ревну всю ее жизнь. Мир вокруг них трещал и ревел – весь, без остатка. Вонь сожженной травы и корней, сладкий аромат горевших яблочных садов смешивались с запахом плавящейся стали. А за ними Ревна явственно ощутила другой, резкий душок – едкий, густой, отдающий мясом, медью и мускусом – смрад горелой плоти и обугленных внутренностей.

Она не желала думать обо всем этом зловонии. Вообще не хотела обо всем этом размышлять.

Пилоты совершали вылеты до тех пор, пока небо на востоке не стало светлее, чем на западе. Когда Магдалена подбежала к ним с пустыми руками, Ревна поняла, что эта ночь наконец подошла к концу.

После того, как Линне выключила двигатель, она тяжело осела на своем сиденье. Не хотела не то что двигаться, но даже вытянуть ноги. Могла бы даже уснуть прямо в кабине, потому что ей было все равно. Только она не хотела спать. Не хотела видеть свои сны.

Линне за спиной шмыгнула носом. Ревна повернула к ней голову, насколько позволяло сиденье. Линне пошарила в карманах, нашла платок и громко высморкалась. Она плакала.

Затем перехватила ее взгляд.

– Этой ночью мы сделали гнусное дело.

Это наверняка были самые добрые слова, которые ей приходилось слышать от Линне. И Ревна ответила на них единственной фразой, которая у нее была:

– Таммин был моим домом.

Однако Таммин был важным и для Союза городом, и сдали его только в силу необходимости. В приказах об этом говорилось прямо.

Линне отстегнула ремни и ухватилась за спинку сиденья Ревны, чтобы подняться.

– Мне очень жаль, – сказала она, и ее голос прозвучал искренне, – я шла в армию совсем не для этого.

Когда Ревна наконец выдернула себя из кабины, внизу ее уже ждали Линне с Магдаленой. Они подхватили ее под руки и втроем заковыляли прочь.

– Поверить не могу…

Магдалена словно не знала, как закончить фразу.

– Это был наш долг, – сказала Ревна.

Эти слова словно прокручивались в ее сердце ножом.

Линне открыла рот и тут же закрыла. Открыла опять.

– Ты сегодня здорово летала.

– Да, – едва слышно прошептала Ревна.

Она действительно летала здорово. В конце концов, именно этого от нее требовал Союз. И она отдавала то, что было нужно Союзу.

Направляясь в бар, Линне на ходу снимала перчатки и потирала замерзший нос. Плевать на их идиотские правила. И притворяться этой ночью никакого желания не было. Часть ее выгорела и погибла под тем неустанным валом огня. Да и лица она почти не чувствовала.

Близился рассвет, и бар почти пустовал. Лишь в углу пристроилась пара авиаторов с горячими чашками в руках. Когда она вошла, они подняли брови, но, встретив злобный взгляд, тут же отвернулись.

Солдат за барной стойкой не проявил доброжелательности.

– Вы бывали здесь раньше, – сказал он, вытащив стакан и плеснув себе на палец рома из сахарной свеклы, – поэтому правила знаете.

– Я заплачу по двойному тарифу, – сказала она.

– Дело не в этом.

– И что вам сделают? Сошлют на рудники? Отправят бомбить родной дом?

В горле встал ком, слова она не произносила, а выплевывала. Только не здесь. Плакать больше нельзя, тем более в этом баре. Она прикусила язык и не разжимала зубы до тех пор, пока в глазах не прошло жжение.

– Налей мне чего-нибудь.

Он налил. Может, из уважения, может, из жалости, может, что-то понял. Она видела, как бармен плеснул ей в чашку порцию янтарного напитка и долил доверху чая. Когда Линне протянула ему банкноту в десять крон, он ее не взял.

– Это просто чай, договорились? – сказал он и подмигнул.

Да, парень явно ее пожалел.

– Бери, – сказала Линне, – внесешь на мой счет.

Доброта в его взгляде погасла, уголки губ опустились вниз.

– Отец знает, что ты так много пьешь?

Интересно, что сказал бы родитель, узнав, что они уничтожили своих? Он не мог не знать. Пусть даже он не одобрял эту стратегию лично, но наверняка слышал о ней по радиосвязи. Его это тяготило или же минувшая ночь была для него совершенно обычной? В конечном итоге, он ведь каждый день принимает подобные решения.

В полном изнеможении Линне опустилась за столик в углу. Когда к коже стала понемногу возвращаться чувствительность, нос защипало. Тихо играло радио, напевая в этот ранний утренний час какой-то любовный мотивчик. Ей страшно хотелось пнуть радиоприемник, отправив его лететь через всю комнату.

Напротив кто-то устроился.

– Отвали, – сказала она.

– Трудная выдалась ночка, – заметил Таннов.

Линне не видела, как он вошел, но напиток в руках у него уже был – ром из сахарной свеклы без всякого чая.

– Я слышал по радио сводки.

– До того, как допрашивал Пави с Галиной, или после?

Таннов поднял руки, словно пытаясь себя защитить.

– Пави и Галина проходят курс реабилитации в замечательном госпитале. И наверняка совсем скоро к вам присоединятся.

– Будем надеяться.

– Я не виноват в том, что в Союзе такие законы, Линне. Этих девушек не было пять часов. Ты бы их на моем месте отпустила?

Ей никогда не быть на его месте.

– Чего ты от меня хочешь?

– Судя по виду, тебе пришлось туго.

Его широко распахнутые глаза казались такими честными и невинными. Может, именно так он вытягивал из людей тайны? Именно так уговорил ее с ним прогуливаться.

– Глядя на тебя, можно сделать два вывода. Во-первых, тебе нужна выпивка, и ее ты смогла раздобыть, а во-вторых, тебе нужен друг, которого у тебя нет.

– Ну ты и скотина, – не удержалась Линне.

– Хочешь сказать, что все девушки полка выстроились в очередь у входа в этот бар, чтобы с тобой поговорить? Когда я минуту назад переступал порог, там никого не было. – произнес он, и в его голосе зазвучали резкие нотки.

Линне отхлебнула чая. А когда поставила чашку обратно, он уже надел на лицо свое обычное нейтральное выражение.

– Посиди со мной немного, – сказал он, – я тебя не убью.

Не зная, что на это ответить, она промолчала, осушила чашку и подвинула к нему.

– Я открыла у бармена счет.

– Таскаться сюда – скверная привычка, уж поверь мне на слово, – сказал он.

Но все же захватил ее чашку, взял свою и направился к барной стойке. Бармен наклонился, чтобы посмотреть на нее через плечо Таннова, но если у него и были какие-то серьезные возражения, он не стал высказывать их представителю печально известного Контрразведывательного отряда.

Когда Таннов вернулся, она взяла протянутую им чашку, обхватила ее руками и подалась вперед, чтобы немного погреть над паром лицо. Покалывание в носу пошло на спад. Ей показалось или фирменная улыбка Таннова действительно была вымученной?