Федор Чешко - Изверги [= Урман] [litres]

Что ж, хоть обеспокоились – и на том благодарность.

Именно из таких вот обеспокоившихся Мечник выбрал двоих на смену дозорным, оставленным на обрывистом берегу. Смененные клялись всеми богами, каких только могли припомнить, что берег безлюден и безопасен. У Кудеслава не было причин сомневаться в словах этих тертых, привычных к лесному скрадыванию мужиков. На нечастые условные посвисты они отзывались исправно – значит, не спали. Но…

Но.

Если опасность есть, если исходит она от мокши-мордвы, то вороги обладают не меньшей привычкой к лесу. А уж если нападет Волк со своими… Нет, в такое Кудеславу не верилось. Слишком велика была бы для сына "старейшины над старейшинами" опасность выдать себя и своих чрезмерной умелостью. Выдать, и тем испортить все. При челнах-то более четырех десятков мужиков, кто-нибудь непременно сумеет уйти от погибели, вернуться к своим, рассказать…

Близилась полночь – самим же Мечником назначенный срок отплытия; и следовало бы хоть немного поспать, потому что вторая половина ночи и будущий день стребуют много сил, а чтобы отдавать, нужно иметь. Но Кудеслав не мог заставить себя прилечь ни на миг. Обрядившись по-боевому (островерхий шлем да чешуйчатый панцирь; щит же так и остался лежать в челне: прямой-то угрозы покуда нет, а если, к примеру, лезть сквозь кусты, то от щита – будь он хоть на руке, хоть за спиною – помехи не оберешься)… Так вот, обрядившись по-боевому, Кудеслав бесплотной тенью скользил по мыску, вглядываясь в реку, в голый пологий берег… Все-таки можно подкрасться по этому склону; трудно, но можно. Сам Мечник, пожалуй, сумел бы; Велимир, наверное, тоже – значит, могут и вороги…

Ему очень хотелось раздвоиться, или лучше растроиться, чтобы единовременно уследить и за рекой, и за обоими берегами. Но подобное наверняка оказалось бы не под силу даже столь могучему ведуну, как Белоконь.

Что ж, Кудеслав и так делал больше, чем любой другой из родовичей, отправленных Яромиром на торг. Вот только долго ли он сможет один заменять собою многих, если не всех? Сколько еще удастся выдержать бессонных ночей? Две? Три? А что потом? Зря, зря согласился со стариками, не взял для охраны псов. Может, выменять по дороге – хоть в той же мокшанской общине, хоть в ближней из однокоренных? Нет, у мордвы брать сторожей нельзя: в решающий миг псы могут подчиниться не новым, а старым хозяевам. А до Вяткова корня нужно еще доплыть…

Волчье Солнышко перекатилось через небесную маковку и сделалось тускловатым, медяным. Ночь ломилась на половины.

Тихая ночь.

Вернее, была бы тихой, кабы не плеск воды да комариный звон; а главное – кабы не разноголосый беспечный храп десятков мужичьих глоток.

В этакую ночь даже легкий хруст горелого камыша под Мечниковыми ногами, поди, далеко разносился над сонной рекой. А уж храп, небось, слыхать сразу и в своем, и в мокшанском градах. Вот тебе и обеспокоились мужики… Ведь многие, очень многие из них способны ночами и днями таиться в засидке у звериной тропы – не обнаруживая себя ни звуком, ни шевелением, подремывая неслышно и чутко, а то и вовсе обходясь без сна… Если бы они умели быть не только охотниками, но и дичью! Если бы он, Кудеслав Мечник, сумел поделиться с ними своей тревогой! Если бы…

Как это говаривал Кнуд? "Утруждай разум лишь тем, что можешь исполнить сам, прочим же пускай забавляются Норны".

Кудеслав еще раз прошелся вдоль болотистой заводи, разделяющей пологий берег и мыс; постоял на острие когтя; вернулся к основанию мыса… Затем (полусогнувшись, касаясь правой ладонью рукояти меча) он пробрался меж кустами и бесшумными скользящими прыжками взбежал по береговому склону до самой опушки.

Мечник не пытался использовать на бегу чахлые деревца и другие скупо разбросанные по берегу укрытия. Что толку в попытках прятаться, когда не знаешь, откуда за тобою следят (коли следят вообще)?

При тогдашнем ведовском свете лучше всяких укрытий Кудеслава прятала плавность его неспешного бега. Звезды и Волчье Солнышко коварны, их сияние уподобляет человеческий глаз глазам лягушек да змей в неспособности замечать бездвижное либо движущееся с неторопливым однообразием. Даже если кто-нибудь из сородичей не спал и разглядывал пологий берег; даже если бы этот неспящий знал, где нужно высматривать Мечника – все равно не высмотрел бы.

Не найдя ничего подозрительного, Кудеслав воротился к стану родовичей – храпящему, расточающему далеко вокруг крепкую мешанину из запахов челнового смолья, пропотелой одежи, костровой гари и боги лишь ведают, чего еще. Запах усталости, безразличия и покоя. Запах беспечности. Или запах близкой беды?

Впрочем, здесь оказались не одни лишь спящие.

У основания мыса-когтя Мечник едва не наткнулся на бесшумно крадущегося вдоль кустов человека. Разглядеть выскользнувшего навстречу Кудеслава человек этот не мог (кустарниковая заросль, днем казавшаяся не шибко густой, теперь виделась со стороны сплошной глыбой мрака), зато он сумел расслышать шелест ветвей, мимо воли задеваемых Мечником – а расслышав, шатнулся назад, вскидывая над головой тусклый блеск топора.

Все-таки духи пращуров витали где-то вблизи, не оставляя заботами свою кровь и свое проросшее семя. Топор безвредно мелькнул мимо плеча отклонившегося Мечника; и тут же тихо свистнул изморозный скандийский клинок, норовя прямо на вымахе из постылой тесноты ножен самым кончиком своим чиркнуть по занавешенному бородой горлу неведомого человека – чиркнуть легонько, всего на полмизинца зацепив живую плоть, которая сразу стала бы мертвой…

И если бы неведомому человеку достало выдержки; если бы, промахнувшись, он не ругнулся вполголоса (в пол Велимирова голоса), быть бы вовсе худому.

Неимоверным усилием, от которого болезненно хрустнуло в правом локте и меж лопаток, Кудеслав сумел сдержать разохотившееся до крови оружие. Лисовин же вновь вскинул топор, но Мечник отпрыгнул назад и спокойно сказал:

– А ты хорош в драке-то. Только отчего же молчком? Ты уж в следующий раз ори прямо в лицо – глядишь, и ворог от неожиданности оплошает, и свои повскакивают. Тебе-то скрадываться вроде как ни к чему…

Велимир выронил топор и, качнувшись, ухватился за ветку куста. А потом перевел дух и заговорил. Пространно и со всевозможными подробностями он объяснил Кудеславу, по какой причине тот появился на свет, как рос, в кого вырос, и отчего да когда одному железноголовому урману суждено распроститься с жизнью.

Мечник не перебивал, слушал с видимым покорством. По справедливости бы Велимиру еще при первом их, дневном разговоре на этом мысу следовало выбранить своего названого сынка – больно уж дерзко вел себя тогда Кудеслав. Только не в пример другим старикам Лисовин способен простить даже дерзость, ежели дерзец прав. Кто еще может так? Белоконь, Яромир. Божен – никогда. Говорят, что и Зван может, но чего только не говорят о Зване!