Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Да? Что же придумали?

Дитрикс внимательно посмотрел на принца, потом сказал:

— В День хорошей погоды, когда карета короля по традиции будет объезжать город, на улице Холма его ждёт сюрприз, — улыбнулся Дитрикс.

— Что, нападение? — с азартом уточнил Пойз.

— Лучше, — отозвался его приятель с таинственной улыбкой, — сама Арка Победителей обрушится на нечестивого короля гневом Защитника.

Пойз фыркнул и отпил ещё из бутылки. Вспомнив, что не один, он протянул вино Таэлиру, но тот слишком резко замотал головой и спрятал дрожащие руки в карманы.

— Это что, правда? — спросил принц как можно более непринуждённо.

Дитрикс взглянул на Таэлира с подозрением, но ответил:

— Конечно, правда.

— Ты чего, лори, в реальнейшем нельзя говорить неправду! — заметил уже изрядно захмелевший Пойз.

Дверь кладовки с предсмертным грохотом слетела с петель, и принца засыпало вещами, которые, казалось, копились всю жизнь, и едкая пыль стала разъедать глаза. Принц изо всех сил смотрел на чёрную гладь Кахольского озера, но видел только, как наследник Таэлир Озо отчаянно барахтается в непроницаемой тёмной воде, которая, словно щупальцами, цепляла свою добычу и тянула на дно, — и ему уже, видимо, никогда не выбраться было на берег.

Глубокая ночь — середина первой вахты на корабле — плескалась в окно прохладным ветром и удивительными, ни на что не похожими звуками. Существа из ночного мира проснулись и переговаривались, перешёптывались друг с другом на непонятном дневным обитателям языке. Ещё когда Унимо с родителями уезжал на лето в маленький дом в живописных предгорьях Лесной стороны, он поражался этой перемене всего мира звуков, запахов и цветов при ежедневном переходе от светлого времени к тёмному: в лесу просыпались и кричали детскими голосами неведомые птицы, которым, наверное, сами профессора Тар-Кахольского университета не дали ещё названия, шорохи и возня невидимых существ в траве не прекращались ни на секунду, даже привычные предметы, вроде садового фонаря, начинали себя вести как незнакомцы, устраивая немыслимые карнавалы всевозможных бабочек и мошек. Нимо любил тогда, приподнимая тяжёлую раму, потихоньку выглядывать в окно своей комнаты под самой крышей, оглядывать небо, землю и вслушиваться из своего убежища в эти нездешние звуки, испытывая одновременно страх и восторг от прикосновения к неизвестному.

Здесь, на крошечном острове, ночью тоже начиналась своя жизнь: море дышало ровнее, более глубоко, любуясь отражением в себе звёздного неба, чайки превращались из парящих в солнечных лучах деловитых крикунов в стремительные белые тени, метущиеся в только им ведомом порядке с редкими, но болезненными вскриками. Да и сам маяк ночью как будто оживал, раскрашиваясь всеми звуками, которые заглушала дневная жизнь. Унимо слышал, как где-то на лестнице капает вода, как потрескивает огонь в бережно хранимых Смотрителем лампах, как линза со скрипом поворачивается, посылая луч света в тёмное небо, к далёким безответным звёздам.

Не спалось. Нимо прижал к себе подушку, влажную от морского воздуха, и, хотя она приятно холодила горячее лицо, подумал, что завтра нужно будет вынести её на верхнюю галерею, на солнце. Хотелось плакать, но Унимо как будто смотрел на себя в зеркало — оценивающе и даже презрительно — и плакать под этим взглядом было бы катастрофой. Он положил руки на подоконник, подбородок — на руки и просто любовался морем. Ни одного корабля не показывалось на горизонте, но маяк исправно направлял в пространство свой спасительный луч.

Самому Унимо неоткуда было ждать помощи. Он, как взрослый человек, должен был предпринять что-то или смириться с тем, что есть. Счастье, как однажды прочитал Нимо в одной из отцовских книг, находится в прямой зависимости от сил и возможностей человека и в обратной — от его желаний. Автор — явно любитель математики — для улучшения любой ситуации советовал либо умножить усилия, либо уменьшить желания. Несмотря на то, что отец насмешливо прокомментировал написанное как «ещё один способ казаться умным, представляя очевидные вещи в непривычном виде», а также посоветовал поменьше думать о достижении счастья, формула была похожа на правильную. Всматриваясь в зыбкую тень маячной башни, Унимо попытался отстранённо разложить свою ситуацию на неизвестные и переменные. Итак, Смотритель не собирался учить его магии. Таким образом, всё путешествие, предпринятое для обучения у Форина, было предпринято зря. Скорее всего, Унимо сам что-то сделал не так, но это не имело особого значения — ведь самообвинение было ещё более бесполезно, чем сожаление. Из того, что было реально изменить: можно было просто уйти с Исчезающего острова и вернуться в Тар-Кахол, к Тэлли. Смотритель маяка и Трикс точно не расстроятся, а уж в столице, даже без наследства, Унимо так или иначе проживёт. Конечно, придётся преодолевать по суше всю Морскую сторону — снова путешествовать на корабле не было ни малейшего желания, — но весной и в начале лета путешествия по южным краям Шестистороннего были едва ли не самым прекрасным занятием из всех возможных.

Тем не менее этот вариант казался Унимо полным и безоговорочным поражением. Он всегда отличался немалым упорством, и бросать однажды начатое было для него мучением. Кроме того, он ясно видел, как встретит его Тэлли: приветливо, ласково, без лишних вопросов и без малейшей тени осуждения. Но она не сможет не подумать с лёгкой грустью о том, что у этого мальчишки ничего не вышло.

Можно было остаться на маяке и действительно попытаться стать смотрителем. Каждый вечер разливать по лампам масло и смотреть на горизонт, на котором никогда не появляются корабли. Но Унимо не чувствовал в себе силы заниматься этим всё жизнь, как Форин. Нужно было слишком мало значения придавать общению с людьми, путешествиям, возможностям, открытым для каждого в Шестистороннем. И хотя такая судьба выглядела вполне величественно, Ум-Тенебри прекрасно понимал, что он будет обманывать сам себя, пытаясь подражать Форину или Триксу.

Не придумав никакого решения, Нимо заснул.

А потом стало происходить то, что обычно случается, если ничего не предпринимать — ты очень быстро учишься делать вид, что всё и так в порядке. Унимо не раз за время жизни на маяке вспоминал, как некоторые разговоры в их с родителями доме были захлопнуты, словно окна — чтобы не было лишних сквозняков. По негласному правилу не говорили, например, о Защитнике, или о смысле жизни, и ещё о некоторых вещах, которые Унимо не понимал, — приближение таких разговоров всегда чувствовалось, как похолодание на несколько градусов температуры в комнате, и Астиан Ум-Тенебри всегда мог одним взглядом их прекратить. Мать вспоминала про срочные домашние дела, а Нимо отправлялся убирать не разбросанные ещё игрушки.