Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Видимо, они стали друзьями. Несмотря на то, что ему очень нравилось проводить время с Мицей и даже одиночество маяка отступало перед мыслями о том, что завтра можно будет снова пойти гулять по отмели и собирать блестящие от воды ракушки, Унимо не мог наверняка сказать, что это правильно. Быть кому-то другом — ужасно хлопотное дело. Но если уж начал, то нельзя останавливаться, иначе кто-то может перестать верить в дружбу. А этого допускать никак нельзя. Поэтому Нимо раз за разом преодолевал тонкую песчаную дорогу, по которой приходилось идти, воображая себя цирковым канатоходцем, и только во время большого прилива, когда полуостров становился островом, их встречи прекращались.

Жизнь на маяке казалась вполне сносной. Унимо быстро привык проходить по ступенькам его крутой лестницы множество раз в день — ровно столько, сколько ты захочешь спуститься на землю, привык к дождевой воде с привкусом моря, привык к своей комнате, которая стала надёжным прибежищем для грустных мыслей, привык пить чай с молчаливым Форином, привык даже к беззвучным колкостям Трикса. Старался, как умел, помогать: мыл полы, выносил золу, переводил часть писем и торговых грамот со старосинтийского, перебирал и сушил книги, чтобы в них не завелись мокрицы. Унимо даже немного научился готовить. Когда он в очередной раз был в гостях у Мицы, то попросил научить его готовить и услышал в ответ её звонкий смех. «Каждый человек, который самостоятельно ходит, должен уметь приготовить для себя еду, — наставительно произнесла девочка. — Так говорит мой отец». Нимо пробормотал, что он умеет, но не очень хорошо. Отец как-то пытался научить его, но потом махнул рукой, договорившись о том, что Унимо будет сам делать бутерброды и разогревать суп.

Мица, со свойственной ей решительностью, потащила друга в большую чистую кухню, где она, видимо, безраздельно хозяйничала. И показала, как готовить несколько самых простых блюд. «Главное — не лениться, — приговаривала Мица, — если что-то нужно обжарить отдельно, например, то так и сделать. А не кидать всё вместе в кастрюлю, надеясь, что и так сойдёт». «Специй, если не уверен, добавлять не больше двух вместе, не жалеть зелени весной и летом», — продолжала наставлять девочка. Унимо смеялся, просил подождать, пока он всё запишет, чтобы не забыть, но в результате действительно научился готовить несколько блюд (особенно ему удавались сырный суп и острые тушёные овощи), к удивлению и благодарности невзыскательных обитателей маяка.

Смотритель, с тех пор как на маяке поселился Унимо, ни разу не покидал Исчезающий остров. Трикс временами неожиданно исчезал — и его нельзя было найти ни в башне, ни в посёлке, ни в его собственной комнате. Часто такие исчезновения происходили в то время, когда остров был отрезан от берега, что ещё больше запутывало Ум-Тенебри. Конечно, спрашивать у Форина было бесполезно. Впрочем, гораздо хуже было, когда Трикс впадал в необъяснимую тоску. Тогда уж его трудно было не заметить: он сидел в центре гостиной с самым мрачным видом, не реагируя ни на что происходящее, лишь изредка представляя непереводимый гневный жестовый монолог в пустоту. Сначала Нимо пытался заговорить с ним, спросить, что случилось, но, после того как Трикс однажды запустил в него тяжёлую глиняную чашку, оставил эти попытки. «Что это с ним?» — спросил он у Смотрителя. Форин только пожал плечами в своём любимом жесте и сказал: «Я не знаю. Наверное, он грустит. Или отчаивается. В любом случае тебе не о чём беспокоиться». «Но он ведёт себя так, как будто злится на меня», — возразил Унимо, думая с обидой о том, как тщательно он скрывает свою грусть от обитателей маяка. «Тогда тебе нужно перестать так думать. Каждый имеет право иногда быть неудобным для других», — ответил Форин.

За несколько дигетов на маяке Унимо научился молчать, не задавать вопросов, на которые сам мог найти ответы, часами неотрывно смотреть на море (это он умел и раньше, но значительно улучшил свои навыки), использовать жесты вместо слов, не замечать ветер, пока он не становится штормовым, предсказывать погоду по голосам птиц, думать дважды, прежде чем что-то сделать или сказать, узнал названия всевозможных видов рыб на старосинтийском, узнал, что не стоит ждать того, что и так произойдёт, и тем более того, что ты хочешь, что в дружбе всегда пытаешься подружиться с самим собой. Что тем, кому ничего не нужно, море иногда дарит подарки, которые сначала кажутся потерями.

— Ты становишься похожим на него, — как-то сказала Мица, когда они сидели на пригорке, поросшем прозрачно-зелёным, словно стеклянным, молодым клевером, и смотрели, как рыбацкие лодки возвращаются с дневным уловом.

Ветер изо всех сил трепал её тёмные волосы, но она будто не замечала этого.

— На него? — помолчав, уточнил Унимо.

— Ну да, на Смотрителя, — кивнула девочка, не отводя взгляда от тёмно-зелёных волн, предвещавших скорую бурю.

Унимо собрался было возмутиться, но, почувствовав, что не хочет ничего говорить, подумал, что она, наверное, права. В тот вечер ему было особенно грустно.

Надо было торопиться: вода поднималась быстрее, чем обычно, и к вечеру на Исчезающий остров можно будет попасть только вплавь или на лодке.

— Ты как тот сын трубочиста, который каждый вечер, после захода солнца, превращался в принца, — улыбнулась Мица на прощание.

— Да, и сбегал от своей подруги — дочки кондитера, чтобы она не узнала, кто он на самом деле и не отвернулась от него, — улыбнулся в ответ Унимо.

— Ладно, признаю, сравнение не очень, — засмеялась девочка, — хотя сладости у меня получаются неплохие, — с этими словами она протянула другу бумажный пакет с ягодно-сахарными булочками, которые они взяли с собой, да так и забыли съесть.

Унимо не стал возражать, потому что знал, что это бесполезно.

— Спасибо, — сказал он, разглядывая тонкую песчаную косу, которая с каждым часом сужалась на несколько дюймов, — увидимся через два дня.

Мица кивнула и принялась сосредоточенно отряхивать свои ноги от налипшего мокрого песка, чтобы надеть туфли, которые она несла в руках. А потом, когда Нимо ушёл, села и долго смотрела на море, пока волны не проглотили тонкую песчаную дорогу к маяку. Почему-то ей вспомнилась одна старинная песня моряков Морской стороны (моряки Островной стороны были слишком суеверны, чтобы петь грустные песни):

Свет маяка

сталью клинка

пронзил облака —

видишь, в тёмной воде

белеет рука.

Век моряка

недолог и полон

тревог.

Сердце его давно

бьётся на дне.

В море с небес

упала звезда,

что бы ни загадал ты, всегда

ответ —

нет.