Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Каждый поединок заканчивался непредсказуемо: проигравший мог вообще исчезнуть, измениться настолько, что его не узнают даже друзья, сойти с ума (то есть то, что так называли в реальном), могло случиться вообще что угодно — и зрители-слушатели тоже рисковали. Но в этом и был азарт.

Сорел и Квиррел вышли в центр зала (Коре всегда казались лишними эти церемонии), и Мастер провозгласил:

— Вы стоите на эшафоте. Вас осудили, кажется, за пьяную драку. Возможно, вы даже убили человека. Вашей шеи вот-вот коснётся грубая пеньковая верёвка, и мир навсегда уйдёт из-под ног. Но пока вы видите перед собой толпу пьяных ожиданием зрелища лиц…

Кора закрыла глаза и сглотнула: Сорел выглядел на эшафоте совсем ребёнком. Он беспомощно оглядывался под огнём сотен взбудораженных ожиданием скорой смерти взглядов, в воздухе остро пахло злорадным любопытством.

«Ну же, Сорел, ты можешь», — думала Кора, хотя прекрасно знала, что выступающие надёжно защищены от посторонней помощи.

Сорел нервно откашлялся, что подействовало на толпу, как запах барсука в норе на гончую. Кора закрыла глаза ещё раз.

— Хм… Принесите, пожалуйста, мне

табуретку для вдохновения,

и я расскажу вам историю

одного знакомого гения —

печальную,

но короткую.

Когда он был маленьким, —

ростом примерно

с крупного дога, —

то больше всего на свете

мечтал научить попугая

говорить свободно

на трёх языках,

стихами и прозой,

придумал даже свой собственный

авторский метод для этого —

а тот попугай за неделю

взял да и помер.

С того самого времени

я опасаюсь о чём-то

мечтать серьёзно.

Хорошо, что теперь

уже поздно.

Толпа зрителей улыбнулась в хищном ожидании, но кто-то принёс табуретку: Кора, не открывая глаз, услышала короткий деревянный стук, когда все четыре ножки опустились на пол. Сорел улыбнулся и легко забрался ногами на табуретку, становясь выше всех. Посмотрел в тёмный потолок и словно сощурился от лучей невидимого солнца. Резко звякнули колокольчики.

— Посмотрите: я выше вас всех,

я словно король на троне.

Скоро смогу передать привет

самому Котрилу Лийору,

лучше которого

нет никого на свете,

и вряд ли будет.

Помните, что он сказал,

про тех, кто его осудит?

Я знаю, что скоро болтаться мне,

на радость вранам, на страх детворе.

Покрошите хлеба под ноги —

от вас не убудет.

Чтобы птицы склевали мои глаза

не сразу.

Чтобы я мог подольше

смотреть на вас, любоваться,

как ваше стадо

разбредается по домам.

Как вы обсуждаете,

что приготовить на ужин

и с кем сейчас

готовится воевать ваш король.

Будете вспоминать драчуна,

что болтается нынче с петлёй

на шее. «И поделом, — скажете, —

вот я-то бы никогда…», —

а я буду просто

смотреть на вас свысока,

пока

добрые птицы

не выклюют мне

глаза.

Любители падали

в этом мире всегда

получают своё.

Вокруг меня — настоящее вороньё,

и я знаю, что наступает финал,

но это меня не пугает.

Я знаю, что все вы скоро

завидовать будете мёртвым —

тем, у кого вместо глаз

тёмное дно колодца.

Когда обернусь я в огромного ворона

и чёрным крылом навсегда

закрою от вас

солнце!

Кора резко открыла глаза: темно. Ещё раз: снова темно. Ещё и ещё. Вместе с ужасом она испытывала огромную радость и гордость за своего друга. «У тебя получилось, Окло-Ко тебя не забери никогда! Хоть ты и рисковал, как мальчишка», — хрипло улыбалась она, карабкаясь в темноте. Но пора было выбираться: Кора обратилась в сокола и взвилась в высь, в самую темноту, где летела до тех пор, пока не увидела солнце и не почувствовала запах горящих перьев. Открыла глаза, ещё раз, и ещё…

Кора огляделась: другим зрителям приходить в себя было тяжелее. Кто-то, цепляясь за стену, спускался вниз. Кого-то держали за руки у открытого окна. Лори Нимеон испуганно озирался и нелепо дёргал Кору за рукав. Но она, не обращая на него внимания, быстро прошла через пустую середину зала к табурету, на котором всё ещё застыл Сорел, и протянула ему руку.

— Спускайся, ворон, — усмехнулась она, — не представляю даже, как тебе удалось поверить в такое безумие. Больше так не делай.

Сорел соскользнул вниз с эшафота и крепко обнял Кору, и она услышала нежное позвякивание колокольчиков прямо у своего уха.

— Как трогательно, — раздался знакомый холодный голос. — Тебе повезло, мальчишка. А сейчас, если позволите, мы всё-таки выслушаем другую сторону.

Сорел и Кора поспешно отошли в тень стены и замерли. Спорить с Мастером не было сил. К тому же, действительно, пора было уже выслушать Квиррела, который тем временем уже выбирался в центр зала — огромный и бородатый, он напоминал боцмана на торговом корабле.

Квиррел удивлённо посмотрел на табурет, как будто не видел недавнего представления, затем чуть подвинул его и сел, смотря под ноги.

Зрители уже пришли в себя и снова обступили эшафот. Толпа привычно замерла в ожидании жестокого зрелища. Но Квиррел, казалось, не обращал внимания на зрителей. Многие из них привыкли видеть его в шутовском обличии и ожидали очередной остроумной выходки.

— Как всегда, мне повезло:

я чувствую себя уверенней

с этой петлёй на шее,

честное слово.

Два раза меня уже вешали —

и всё безуспешно.

Верёвка не выдерживала

моего веса.

Или моей удачи.

Или, скорее всего,

пенька дешёвая,

купленная на сдачу

палачами-скрягами,

оказывалась негодной.

Я не хочу никого обвинять,

прошу за меня помолиться —

тем, кто верит.

И пожертвовать мне свой пояс

или ремень, или галстук,

или подвязку —

кто что может.

Ну же, смелее! Что же вы?

Неужели вам жалко?

Представляете, каково это:

третий раз оказаться в яме

под эшафотом.

А потом эти гуманисты

вытащат меня — и скажут:

«Второй раз нельзя

вешать, такая традиция», —

им наплевать, что меня

с каждым разом

остаётся всё меньше.

Так что теперь я живой

только на треть всего.

И справиться с этим мной

под силу даже ребёнку.

Ну, кто хочет побыть палачом? Смелее!

Вы ведь знаете: я осуждён справедливым судом.