Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Не успели мы выйти, а ты уже не прочь бы обратно, а? — раздался его неприятный скрипучий голос.

Унимо вздрогнул и посмотрел на своего спутника:

— Нет, просто дожидался, пока мой попутчик, наконец, выспится, — парировал Ум-Тенебри, и матрос только одобрительно хмыкнул.

На нём была добротная дорожная одежда — может быть, поэтому он выглядел гораздо лучше, чем вчера. Впрочем, путешественники всегда выглядят превосходно: в любых обносках, пропахшие запахом ночных костров, с завязанными волосами, в которых застряли сухие листья после лесного привала…

Смерив друг друга оценивающими взглядами, они отправились в путь. Справа от основной дороги на Мор-Кахол лежала живописная тропинка, летом утопающая в предгорном разнотравье. Но и сейчас, в начале весны, вдоль тропинки уже появились ярко-зелёная трава и молочно-голубые бутоны первоцветов. Когда путники отошли немного от города, в небе над дорогой всё чаще мелькали ласточки, а из придорожных кустов взлетали серые растрёпанные сычики.

— Итак, когда мы начнём твоё обучение? — спросил Силур.

— Прямо сейчас? — предложил Унимо. — Времени у нас не так много.

До Мор-Кахола можно было дойти к позднему вечеру, если выйти за ворота столицы рано утром и сделать один не очень долгий привал. Путники шли не медленно, но и не быстро, чтобы не выбиться из сил раньше, чем будет разумно устроить остановку.

Силур Бравир рассказывал Унимо об устройстве фрегатов вроде «Люксии», о том, как называются мачты и паруса. Пытался даже рассказать, как называются все снасти и что нужно делать, чтобы поставить парус или повернуть рей, но махнул рукой, посмотрев на круглые от ужаса глаза Нимо, и пробормотал что-то о том, что нарисует схему, когда они остановятся передохнуть. Увлёкшись, матрос начинал вспоминать случаи из своих плаваний, и Ум-Тенебри не торопился напоминать своему учителю о том, что он отвлёкся от объяснений — настолько эти истории были увлекательными.

Все страхи Унимо растаяли вместе с утренним туманом: теперь Силур Бравир не вызывал в нём никаких подозрений, казался очень подходящим попутчиком. Ум-Тенебри наполнила какая-то неожиданная уверенность в том, что у него всё получится, что он вполне сойдёт за ученика Мор-Кахольской корабельной гильдии и попадёт на «Люксию».

Солнце поднялось над Центральной стороной, поджигая росу на траве, и Унимо с удовольствием почувствовал на своей щеке касание ласковых лучей. Он всегда любил солнце, любил смотреть на мир, залитый солнцем — и всегда почему-то немного стеснялся этого. Но сейчас он шёл и улыбался, чувствовал пружинистую лёгкость в ногах.

— Что же, тебе совсем не страшно было уходить из дома? — спросил вдруг Силур после очередной истории о том, как он ходил в Синтийскую Республику на торговом коче.

— Меня выгнали из дома, — ответил Унимо, хмуро взглянув на матроса.

Вообще-то он твёрдо решил ничего о себе не рассказывать, да и Тэлли советовала ему то же самое. Но почему-то ему захотелось сочувствия от этого незнакомого взрослого человека — пусть даже он ни за что бы в этом себе не признался.

— Вот это да, — присвистнул Силур, весело посмотрев на Унимо, — и что же ты натворил?

Ум-Тенебри рассказал свою историю — но о случае на дороге он упомянул вскользь, как о встрече с простыми разбойниками. Он не очень хорошо умел врать, потому что жизнь в родительском доме в Тар-Кахоле не требовала от него таких умений. Максимум, на что он был способен — это с невинным видом говорить отцу о том, что прочитал положенные страницы в скучной книге «История Королевства Шестистороннего», когда ему хотелось поскорее заняться более интересными делами. Поэтому врать Унимо совершенно не умел. И он с неприятным чувством понял, что Силур не поверил истории про разбойников — но расспрашивать не стал, а снова вернулся к описанию устройства парусов и различия «наветренной» и «подветренной» сторон.

Когда они прошли уже больше половины пути, и солнце сияло высоко над головой, готовое начать медленно, но неумолимо катиться к воротам вечера, матрос решительно остановился.

— Думаю, самое время устроить привал, — сказал Силур. — До темноты мы легко успеем добраться.

Нимо только кивнул: он чувствовал усталость от непривычно долгого путешествия и к тому же не прочь был подкрепиться.

Путники устроились под одиноко стоящим у дороги вязом. Унимо достал пироги и молоко, матрос выложил хлеб и засохший сыр. Они с аппетитом пообедали и сидели, прислонившись к дереву, болтая о каких-то пустяках. Ум-Тенебри снова почувствовал себя почти счастливым: первое его самостоятельное путешествие проходило весьма успешно. Если к вечеру они будут в Мор-Кахоле, то на следующее утро — в последний день третьего дигета весны — как раз смогут отправиться на «Люксию», чтобы в спешке последних приготовлений никто не успел заподозрить Унимо в том, что он не совсем матрос.

Под эти мысли Ум-Тенебри сам не заметил, как заснул на тёплой, согретой солнцем земле. Потом, когда он вспоминал об этом, ему казалось, что он не мог бы заснуть так быстро и незаметно для себя.

Как бы там ни было, но Унимо заснул и увидел один из самых ужасных снов в своей жизни. Самый страшный из всех, что были у него прежде. После его детских кошмаров достаточно было убедиться, что в комнате никого, кроме него, нет, зажечь свет или в крайнем случае пойти пожаловаться маме — и от страха не оставалось и следа. Но тот сон, который приснился Унимо по дороге в Мор-Кахол, запомнился надолго и не желал забываться. Несколько раз потом он пытался кому-то рассказать о том ужасе, который испытал, но собеседники никогда не могли понять, что в этом сне было такого пугающего. Людям вообще трудно бывает понять чужие страхи. Они так и говорят: «Ну что ты, это ведь всего лишь сон!» И ты думаешь, что действительно ведь, всего лишь сон — и боишься дальше в одиночестве.

Если попытаться описать то, что приснилось Унимо, это выглядело бы примерно так: сначала он увидел себя в родительском доме, в своей комнате, мог рассмотреть даже все свои детские вещи и почувствовать тот запах горных первоцветов, которые больше других цветов любила его мать. Потом он почувствовал под ногами холодный пол коридора и увидел себя, застывшего на лестнице в гостиную. Перила лестницы из светлого гладкого дерева были где-то на уровне подбородка, и маленький Нимо держался за них руками, высматривая внизу маму или папу. Он увидел то, что хотел: в гостиной были оба его родителя. Только вот папа стоял с растерянным видом, а мама лежала на светло-сером ковре, и вокруг её головы темнело пятно крови. Не успел Унимо набрать в лёгкие воздуха, чтобы закричать, как кто-то тронул его за плечо. Мальчик обернулся и закричать уже не смог: на ступеньке выше стоял флейтист. Старик вытащил свою флейту и заиграл — но вместо музыки послышались чудовищные звуки, как будто тысячи когтей скреблись по стеклу, а Унимо побежал вниз по лестнице, споткнулся и кубарем покатился по ступенькам. Всё вокруг исчезло в темноте — только ступеньки чувствительно ударяли по его рукам, ногам, голове. Потом темнота разделилась на чёрные птичьи крылья и лапы с когтями, которые били и царапали его с остервенением. Но хуже всего было то, что внизу, — во сне он знал это точно, — его ожидает встреча с отцом, который убил его мать. И продолжалось это, по ощущениям Унимо, бесконечно долго. Как будто отключили измерение времени, и сон растянулся и повис бесформенными обрывками.