Иван Першин - Еглеоп

Оба отпрыгнули. Легко, будто никогда не слышали слово гравитация. Она удовлетворенно кивнула, ученик не размяк за годы затворничества. Он ответил изящным реверансом. Наставница обучала хорошо.

Передний край площади тает, приближая мужчину к краю поляны. Один шаг и мужчина ступил на мягкий травяной покров.

— Леант, — улыбка женщины источает заботу и нежность, — первое чему я тебя учила — не ступать в чужую реальность без необходимости.

— К тебе это не относится, Мара. И никогда не будет.

Нерахри присели на выросшие прямо из земли кресла.

— Все-таки решил прервать свое уединение, мальчик мой?

— Думал об этом в последнее время, а тут… — Леант задумчиво посмотрел вверх, — Мара, мне нужен совет.

— Совет и помощь. В любое время, Леант.

— Грегор. Все дело в нем.

— Знаю, он сейчас не в лучшем состоянии, мы пытаемся помочь, но…

— Он в Еглеопе, целый и невредимый. И перемещается не так, как мы все. Даже не как Фуго. Мгновенно и не напрягая ткань.

— Продолжай.

— Говорит, все ради того, чтобы насолить Тобиасу. Но у Грегора двойное дно всегда лишь для того, чтобы прикрыть третье.

— Чего он хочет от тебя?

— Разыграть представление. Создать четырехмерную воронку и закинуть в нее одно из его тел. Сказал, что выглядеть будет, будто я его спас.

— Что он еще говорил?

— Просил Риту присмотреть за какой-то девушкой, она знает за какой.

— Так вот куда делся ключ. И Рита была так спокойна… Что сам думаешь?

— У меня нет причин отказывать. Тем более, когда есть возможность посадить Тобиаса в лужу. Но они просят нарушить запрет, не особо вдаваясь в подробности.

Мара на минуту задумалась.

— А знаешь, Леант, я тебе тоже посоветую к ним прислушаться. Более того, я вас прикрою, и от слежки и от последствий. Грегор затеял хитрую партию, капелька трагичности не помешает.

Блиставшая когда-то великолепием парадная переживает не лучшие времена. Кованый барельеф над дверьми лифта не способен скрасить впечатление от таблички «не работает». Единственный витражный кусочек сиротливо переливается в окне третьего этажа, остальные давно заменены обычной серийкой. Запахи бездомных и животных навсегда въелись в стены и ступени, не убрать, сколько ни отмывай.

— Пошла вон, тупая шлюха, что бы ты понимала в искусстве.

Крик донесся сверху. Стремительная фурия, заставила Грегора прижаться к стене в широком, двухметровом пролете лестницы. Поднявшись этажом выше, он толкнул незапертую дверь.

Внутри обшарпанные стены коридора увешаны картинами безо всякой логики. Детские рисунки рядом с проработанными до последней детали пейзажами. Фотографичные портреты перемежаются замысловатой абстракцией. Раскрытая дверь дальней комнаты намекает на целостность в оформлении всех помещений.

— А тебе чего надо?

Мужчина за пятьдесят, крепкий, с залысиной во весь лоб и начавшей превращаться в бороду двухнедельной щетиной, явно не трезв.

— Не узнаешь меня, Базилевс?

Мужчина, прищурившись, внимательно осмотрел гостя.

— Почему я не чувствую тебя, Грегор?

— Не хочу афишировать свой визит. Нужно посоветоваться.

Немного поколебавшись, Базилевс жестом предложил гостю проследовать за собой.

Количество пустых бутылок на полу комнаты намекает на грандиозную вечеринку, прошедшую здесь недавно. Единственный стакан и скудная закуска на столе говорят об отсутствии на ней гостей.

— Пить будешь?

Грегор утвердительно кивнул, усаживаясь за низкий журнальный столик. Хозяин придвинул гостю стакан и, ловко освободив стручок болгарского перца от внутренностей, разлил остатки жидкости из бутылки. Один глоток, один глубокий вдох прижатого к лицу рукава тельника.

— Представляешь, — Базилевс пошарил под столиком в поисках нового снаряда, — была тут только что одна. Работу ей свою хотел продать. Знаешь, что она мне сказала? Это не произведение искусства. Я бы понял, если бы придралась к композиции, задумке, обвинила в плагиате. Технология исполнения ее не устраивает. Послойная полиграфическая печать не может быть картиной. Как будто их Мона Лиза выполнена по другой. Но одна висит в Лувре, а другая вовсе не искусство.

Сюжет полотна, занимающего весь угол комнаты, заставляет задуматься о душевном состоянии автора. Человек разрезающий собственное предплечье и вываливающиеся из раны шестеренки. Сжимающий тиски на своих пальцах, с обнаженными от плоти металлическими штырями кончиков, другой. Всяческий хлам, выпирающий из карманов ватника, единственного предмета одежды следующего персонажа. Все андрогинные, бесполые. Самолет разбившийся около нагромождения вещей, давно вышедших из употребления. Толи снег, толи белый радиоактивный пепел висит над землей, словно кто-то незримой колотушкой ударил по поверхности, заставив подняться субстанцию в воздух. Похоронная процессия, с завернутыми в газеты телами. Забой животных среди ликующей толпы.

— Если бы холст купили до моего прихода, я бы убил нового владельца, чтобы завладеть им. Все еще продаешь?

— Грегор, — вторая порция разговора разлита столь же профессионально, — ты же понимаешь, что не в деньгах дело. Нравится — забирай, Гений физики.

— Все еще страдаешь от поражения в нашей детской игре?

— Детской… Именно так я ее и воспринял, когда вы объявили борьбу за право называться Гением. Не хотел ведь участвовать, думал, уязвлю своих учеников победой в половине номинаций. А в итоге так ни в чем и не оказался лучшим.

— Ты всегда лучшим наставником. Единственным первым для всех.

— Угу. И когда поддержал двоих, нагадил в душу всем остальным.

Пауза в разговоре слегка затянулась, и Грегор придвинул свой стакан для следующей дозы медленного яда.

— Леант вернулся.

— Я почувствовал. Кажется, тебя ищет.

— Не совсем. Мы работаем над тем, чтобы исправить наши ошибки. В том числе и вашу с Тобиасом.

Базилевс осушил пасленовый стакан, часть содержимого протекла на подбородок.

— Посмотри вокруг, Грегор. Все уже давно исправлено. Города растут, люди множатся. Климат восстанавливается. А мои ошибки останутся со мной.

— Подобного не должно повториться. Ответственность лежит на всех, и мы все должны осознавать ее.

— Грегор. Вот как ты сумел заработать репутацию самого хитрого из нас, оставаясь при этом таким романтиком? Кто захочет отказаться от любимой игрушки, только потому, что другой называет его отношение к ней аморальным?

— Прямой запрет. И полный пересмотр отношения к Еглеопу. Это то, чего я хочу.

Базилевс откинулся в кресле, прикуривая сигарету без фильтра.

— Сколько голосов вы там собирали в лучшие времена? Тридцать? Сорок? Даже Мара, поддерживающая вас во всем, никогда не голосовала «за».