Игорь Мельн - Кладбище забытых талантов

После этих слов главный «искатель» покинул склеп; вслед за ним направилась призрачная девушка, и Юрий остался в комнате один. Хотя он знал про сторожевого призрака, чувствовал себя свободно и властно, словно он принял на себя роль Ника, выгонявшего подчиненных, чтобы предаться тишине.

Заняв указанное место, призрачный юноша прислонился спиной к холодной стене и разгладил небрежное спальное место, сделанное из изорванной одежды неизвестного происхождения; проводить ночь в таких условиях было немногим удобнее, чем в гробу, если не хуже.

Участие в турнире истощило все внутренние силы организма, отчего тишина расслабляла, а древние витиеватые буквы, нацарапанные не иначе как птичьим пером, нагоняли дрему. Наконец удалось напрячь зрение, собрать мысли в единый клубок, отодвинув его на задворки сознания, и узнать новый фрагмент истории, что случилась за много лет до нашей.

«Пожалуй, у меня есть свободная ночь впереди, чтобы при свете свечи изложить мысли на бумаге. Теперь меня никто не потревожит. Я уничтожила всякую память о них, предоставив останки на съедение животным, тем самым, на которых они охотились и безжизненные тела которых продавали на торгах.

Все началось три дня назад, когда мой отец не вернулся домой. Он работал в мастерской в деревне к югу от моего нового дома, и не было умельца искуснее него. Наконечники стрел, металлические пластины для нательников, острейшие клинки — запросто. Заточенные копья из древесины дуба — не беда. Кожаные наручи, пояса или жилеты — легко. Настоящий мастер!

Отец продавал товар соседним деревням и общинам, а порой иностранным племенам. Когда его кузница полнела от оружия и брони, он нанимал лошадь и исчезал на несколько дней. По его отъезду повозка тяжелела от металла, дерева и кожи, а по приезду была наполнена мешками с зерном, съестными припасами, сладостями для меня, которые с каждым разом становились только вкуснее, и новыми платьями, а порой блестящими камнями для матери.

Стоит также сказать о том, почему я сейчас вдали от родного дома и некоторое время не желаю туда возвращаться.

После того как мне исполнилось тринадцать зим и случились понятные изменения в привычной для меня жизни, моя мать каждый день неустанно говорила о женихах. Спустя еще пару зим, когда ее настойчивость приостыла, а я вопреки ее надеждам не стала вилять хвостом перед каждым соседским мальчишкой, который немногим отличался умом от скота в его стойле, она заметила, как я помогала отцу в мастерской. Мысль о том, что я задумываюсь о продолжении папиного дела, крепко въелась ей в голову. Но ведь это было не так!

Однажды я вспылила прямо за семейным ужином, рассказав обо всем. О том, что я ходила хвостом за отцом только потому, что не могла видеть, как он устает; к тому же виделись мы редко, а с заходом солнца он часто без ужина падал на кровать без сил, и так я хотя бы проводила с ним больше времени. О том, что моя мать провела всю жизнь в стенах кухни дома и на грядках огорода и ничего не знает о мире вокруг. И о том, что она никогда не спрашивала меня, о чем хочу я. Я не должна была этого говорить. Да, я неблагодарная дочь, но, по моему скромному мнению, я вольна прожить жизнь так, как хочу.

Обычно я привыкла выдерживать три дня без отца, которые оборачивались дурным сном наяву, но были терпимыми, но вот на пятый день… Мать кричала на меня, казалось, от безделья и волнения. Она тщетно пыталась найти себе дело, однако есть ее стряпню было некому, мастерская была убрана в первый же день отсутствия отца, а под горячую руку попадала только я.

Под конец пятого дня я достала из чулана отцовский лук с десятком стрел, заявив матери, что отправлюсь в деревни, о которых он мне обычно рассказывал. Ни возгласы про то, что я, еще совсем дитя малое, пропаду, ни запертая на засов дверь — ничто не смогло бы сдержать меня той темной ночью. На самом деле мать только добавила мне неприятностей: вой волков раздавался всю ночь, пока я не добралась до ближайшей деревни, где сторожевые встретили меня без особой радости.

Наутро, расспросив жителей, я двинулась в следующую деревню и в следующую, повторяя маршрут отца. Наконец один торговец за плату в несколько стрел сказал, что совсем недавно моему отцу предложили хорошую сделку двое мужчин из чужого племени. Это случилось прошлым утром, а путь к их общине лежал через лес и был далек, поэтому я отправилась на запад в надежде нагнать их.

Ближе к вечеру я стала замечать в лесу человеческие следы и переходила на бег, сколько позволяли силы, но сумерки наступили раньше. Ночь пришлось провести на дереве, после чего спина болела во всех местах, где были кости и мясо, то есть везде. Казалось, я пыталась сделать невозможное, но судьба смилостивилась надо мной и вместе с тем нанесла глубочайший удар под грудь.

Где-то в середине леса под деревом обнаружилось тело человека, изъеденное зверьем. В ином случае было бы трудно понять, мужчина это или женщина, но оберег из деревянных бус, что я когда-то сделала в мастерской отца и подарила ему, позволил быть уверенным. На оставшемся мясе, еле закрывающим белесые кости, виднелся след от множественных зубов, а рядом во вьющейся колючей траве застряли клоки шерсти. Мягкая и плотная, с присущим запахом — только один хищник мог оставить такую.

Я поливала слезами то, что осталось от моего отца, прислоняла горячие щеки к холодному мясу, начинающему источать тухлый запах, и я провела без движения, наверное, целый час. Я пообещала отомстить. Кто бы это ни был — человек или зверь, — он заплатит цену, какую еще не платил ни разу.

Все же некие торговцы опрометчиво разбили палатки и развели костер. Я приметила ярчайшее в ночи пламя еще за версту [81] Верста — мера длины, равная приблизительно одному километру. , и, не раздайся в воздухе странный плач, похожий на детский, только тоньше, их жизни прервались бы у костра. Охотники заволновались и, взяв оружие, отправились на неизвестный звук. Признаюсь, он ненадолго заглушил мою жажду мести, и я побежала в обход сбоку.

Мне первой на пути попался холм земли с узким входом — нора-пещера котлунгов; вокруг на каждом шагу валялись клоки шерсти, говорящие о летней линьке. Я не знала, сколько их там, но нацелилась в желании убить кого-нибудь, передать часть той боли, что я испытывала. Как на зло, высунулась мохнатая кошачья голова. Тетива трещала, руки начали дрожать не в силах долго ее растягивать. Все должно было решиться в ближайший срок.

Я присмотрелась. Детеныш был мелюзга, едва ходить научился, небось, а уже почуял мой запах. Он смотрел на меня блестящими в свете луны глазами, обнажив зубы, но поднимать тревогу не стал, может, струсил, а может, не научился. Могла ли я поверить в то, что один из этих животных напал на моего отца, зная о том, что котлунги не питаются человечиной? Хотела, но не могла. Однако жажда мести кипела в моих жилах.