Эмили Болд - Вечный [litres]

– Сэм!

Его крик эхом разнесся над серебристой водой и был возвращен назад пятью сестрами Кинтайла, ставшими свидетелями его тщетных поисков.

Каждое существо рядом с ним, каждый паук, каждая ворона с блестящими глазами в верхушках деревьев и каждая ползающая по мокрой земле змея чувствовали его беду, только сам Пейтон не мог поверить в то, что говорит ему его предчувствие. Он хотел выкрикнуть ее имя. Заставить Сэм выслушать его и прийти к нему, куда бы она ни отправилась. Он не хотел воспринимать то, что пустое кладбище говорило ему своей тишиной. Что это был именно тот совершенный покой, который внушал ему, просто кричал ему в лицо: «Ее здесь нет!» Он отбивался от осознания этого, снова и снова выкрикивая ее имя в темноту, пока не вздрогнул от прикосновения Эшли.

– Пейтон!

Она выглядела бледной в этом призрачном свете, и даже без неловкого чувства в ее взгляде было ясно, что и ее поиски оказались напрасными.

– Шон кое-что нашел в машине. Тебе лучше взглянуть на это.

Она указала в сторону покосившейся кладбищенской калитки, где Шон только что вошел в луч света от фар внедорожника. В руке у него была коробка.

– Что это? – крикнул Пейтон брату еще до того, как успел подойти, чтобы Пейтон мог сам посмотреть.

Шон подал ему коробку и положил руку ему на плечо.

– Тебе это не понравится, bràthair , – пробормотал Шон, растерянно качая головой.

– «Серебряные клинки нагорья»? Что это означает?

Шон откинул крышку коробки и указал на пустую подушку, на которой отчетливо виднелся отпечаток оружия.

– Скажи мне, брат, зачем Сэм нужен кинжал?

Все трое стояли как окаменевшие на этой зловещей земле и не могли поверить в то, что приобрело уверенность в их мыслях.

– Не может быть!

Это был Пейтон, который произнес эти слова тихо, как дуновение ветра, и в то же время знал, что напрасно отрицает то, что было совершенно очевидно.

Рука Эшли казалась раскаленным железом на его холодной коже. Больше всего Пейтону хотелось оттолкнуть ее, но он не мог пошевелиться, ему просто не хватало сил на это. Конечности не повиновались юноше, когда он, словно марионетка, нити которой были перерезаны, опустился на землю.

С тех пор как Пейтон повернулся спиной к замку Буррак и его обитателям, ему стало легче дышать. Сейчас, наедине со своими мрачными мыслями, ему казалось, что он спасен. Избавлен от того, чтобы притворяться, будто у него есть чувства.

Он видел презрение отца к тому, что они с Шоном сделали по приказу своего брата Блэра, и ему хотелось, чтобы Фингаль простил их. То, что произошло, ничего не изменило бы и не оживило бы Кайла. Но, как бы Пейтон ни желал, чтобы разочарованное выражение исчезло с лица отца, он все же был равнодушен к заслуженному презрению.

Хотя он и знал о своей вине, проклятие Ваноры не давало ему испытывать сопутствующую ей боль. Точно так же Пейтон не чувствовал стыда и горя. И он понимал, что, возможно, именно поэтому отец еще больше презирает сыновей из-за их кровопролитного поступка.

Пейтон погладил своего коня, размышляя, в какую сторону ему идти. Наедине с самим собой его мучительные размышления казались ему менее тяжелыми. Он даже считал, что легче переносить вечность без любого другого человека, чем в обществе кого-либо. Потому что тогда он не так сильно воспринимал разрушительные последствия проклятия.

Счастье, радость, любовь и страдание были, в конце концов, чувствами, вызванными человеческой близостью. Так что, если бы он остался в одиночестве, ему не пришлось бы скучать по всему этому.

Он направил коня к вершине холма и посмотрел вниз на просторы, окружавшие его. Одиночество было тем, чего очень легко достичь в высокогорье, и это казалось ему подарком. Здесь он мог быть тем, кем был, не подводя никого, не оплакивая свою прежнюю жизнь и не опасаясь будущего – будущего, которое будет столь же тоскливым, как и этот момент.

В ловушке вечности бытия.

В его ушах это звучало странно, и он в очередной раз задумался, почему Ванора выбрала именно такое проклятие. Если она просто хотела наказать их, то зачем давать им вечную жизнь? Вечная жизнь была подарком. Блэр, Каталь и Натайра, казалось, не особо сожалели о проклятии. Они, как сам Пейтон, Шон, потеряли смех, и ненависть их угасла, но в остальном они продолжали жить практически без изменений. Каталь доказал свою силу благодаря кровопролитию и теперь, когда его сводные братья больше не стояли у него на пути, без помех возглавил клан. Он добился того, о чем они с Натайрой всегда мечтали.

Пейтон задавался вопросом, как долго это может продолжаться, потому что в какой-то момент окружающие должны были удивиться тому, что они ни на день не постарели. Что же им оставалось, кроме как повернуться спиной к родному дому и спрятаться?

Его взгляд скользил по скалистому ландшафту с серо-синими горами на заднем плане. Он потянул за поводья и спокойно направил коня на север. Мягкое дуновение ветра пробралось ему под одежду, и он поднял лицо навстречу солнцу. Раньше оно согрело бы его, раскрывая свою силу красным цветом даже за закрытыми веками, и ласкало бы его душу. По-прежнему оно ослепляло его, даже когда он закрывал глаза, но только это не приносило ему ни покоя, ни радости.

Это был прекрасный день. И Пейтону хотелось бы, чтобы он был последним.

Я похвалила себя за хорошую идею обойти озеро в поисках деревни. Наконец я вспомнила, как Пейтон рассказывал мне легенду о пяти сестрах Кинтайла. Я почти слышала, как он говорит:

«Легенда о пяти сестрах повествует о человеке, который давным-давно жил со своими пятью дочерями неподалеку от Кинтайла. Говорили, что он был друидом. Мужчина так сильно оберегал своих дочерей, что они выросли невинными и в то же время невежественными. Все они были необыкновенно красивы, так красивы, что из-за этого, а также из-за страха перед их отцом ни один мужчина в округе не осмеливался подойти к ним».

В двадцать первом веке в окрестностях не было ни единого человека. Только одно место было поблизости – Auld a´chruinn. А так как в легенде речь шла о людях из окрестностей, то вполне возможно, что это место существует уже сейчас. Я должна была найти его и попытаться получить там помощь.

День был приятно теплым для конца сентября, и, поскольку мой путь вел меня по берегу сверкающей на солнце воды, несмотря на свои заботы и тревоги, я не могла не насладиться неповторимостью момента. Только Шотландия умела так очаровать меня своим видом, что я почти забывала обо всем вокруг. Как будто ничто не имело значения, кроме этой суровой красоты, прозрачной воды и волшебства этих особенных гор.

Покой охватил меня, и я услышала крик птицы, которая без особых усилий выписывала широкие круги надо мной.