Ника Ракитина - Стрелки [СИ]

Вот так и прошел вчерашний день. Вся группа навещала Новый Эрнар, а мы с Иваром Кундри в палатке разбирали пергамент. Сейчас Кундри сидел рядом, прикрыв глаза — то ли дремал, то ли тактично оставлял меня в покое, удивительно, что, помогая мне, он не задал ни одного вопроса, уж я бы не удержалась… А теперь было утро, и автобус, ставший уже обжитым, привычно несся по дороге. Мы ехали в Тинтажель.

Тинтажель… Древнее имя. В нем лязг металла и глухая тяжесть камней. Одно из многих имен, которые принесли с собой на земли Двуречья светловолосые жестокие пришельцы с севера. А потом Тинтажель рос, набирал силу, стягивал к себе власть. Это был уже не замок, не жилище — это было средоточие черной мощи, подминавшей людей и уничтожавшей тех, кто осмеливался не подчиниться. Кто знает, до какого предела могло бы дойти могущество Тинтажеля, если бы Восстание не преградило путь последнему его властителю, Консулу Двуречья, барону Торлору Тинтажельскому…

Им понадобилось шесть лет, чтобы дойти до Тинтажеля. Но ведь все начиналось еще раньше, в Замятне, и даже до нее… В Восстании сомкнулись три силы — сопротивление мятежных баронов консульскому единовластию, стремление городов к вольности и ненависть подвладных. И перед этими объединенными силами Тинтажель не устоял…

Прямо передо мной, на стенке кабины наклеена была большая карта Двуречья, иссеченная красными и синими линиями дорог. В их путанице терялись города и поселки, но я быстро нашла Эрнар, шоссе, по которому мы ехали сейчас. Синяя жилка пробегала через Сай и Рубию до Асбьерна. Бесполезно было искать на этой карте Тинтажель. Я сделала усилие — то, которое часто делала здесь, в Двуречье — и сквозь краски современности проступил рисунок старой карты. Может быть, именно над такой картой склонялись заговорщики, обсуждая, где лучше ставить устроны — укрепленные усадьбы. На этой карте Сай звался Дубовым Двором, Асбъерн — Эклезисом, а Рубия была лишь маленькой точкой — невидным селением. Земли Двуречья на этой карте покрывали разноцветные пятна баронских владений, и среди них — обведенные красным — земли вольных городов: Элемир, Хатан, Ландейл, Кариан, Южный Сун… Редкие тракты были проложены из края в край, на севере вставали горы, на юге лежало море, с запада и востока Сабрина и Кена обвивали Двуречье, устремляясь к морю… Тогда, после боя на Пустоши, когда Стрелки, укрепив союз с Тинтажелем, торжествовали победу, из Эрнара, Ландейла и Хатана расходились гонцы по землям Двуречья. Набирали людей в великой тайне — беглых подвладных, горожан, ремесленников, просто бродяг, не умевших усидеть на месте. Снаряжали отряды в Хатане. Хатанский магистрат не поддерживал явно заговорщиков, берег независимость вольного города, но на действия их смотрел сквозь пальцы. Ландейлские отцы города тоже опасались выступать открыто, но не мешали своим землякам уходить к повстанцам. Так в отрядах оказалось много ландейлцев, а поскольку они по привычке именовали Хель хозяйкой, за ними это имя стали повторять и другие, и полгода не прошло, как Хель перестала быть Хелью — она стала Хозяйкой. А может, она сама отказалась от имени и титула с тех пор, как цель ее — возродить род — сменилась другой.

Устроны росли по границам Двуречья, в лесах. Иногда просто восстанавливали и укрепляли старые усадьбы, поднимали несколько крепких домов, обводили стеной из бревен, присыпанных землей, при стене ставились сигнальные башенки — и устрон готов. Первый из них — Медень — был построен на краю Болота, у Великого, или Северного, Тракта, между прочим, во владениях Хлодвига Биврестского, именуемого также «болотным бароном». Медень занял отряд Саента, и «болотному барону» с тех пор не стало житья… Впрочем, и другие союзники и вассалы Консула очень скоро почувствовали, что разгром заговора не удался. Устроны были, как рыбья кость в горле — ноет, а не вытащишь. И Стрелки быстро почуяли опасность. По их наущению бароны, и, прежде всего, Консул, запретили ковать и носить клинки с остриями — от мечей до игрушечных кинжалов. За ослушание грозила смерть. А между тем войско повстанцев все увеличивалось. К ним бежали подвладные, искали защиты от баронов и Стрелков — бароны вслед за Консулом норовили напускать на непослушных нежить. И тогда повстанцы начали наносить открытые удары…

Громкий щелчок в кабине возвестил, что шоферу стало скучно. Музыка зазвучала громче, вмиг заполнив автобус, а потом мерное звучание струн динтара перекрыл низкий негромкий голос:

Я явственно ощутила тяжесть браслета, спрятанного в сумке.

Отзвучал последний аккорд, и тут же его заглушило бодрое громыхание меди. Под этот грохот кто-то нервно запел о любви. А я потянулась к браслету. Я водила пальцем по ребристому боку, скорее угадывая, чем видя, очертания родовых знаков — пес, кольцо, цветок лестовника. Верность, неизменность, стойкость. Лестовник цепко держится корнями за неласковую каменистую землю. «Пусть старый герб погиб в веках…» Вот он — старый герб, спасенный бывшим скрипачом. Я вспомнила, как Мэй сказал с тихим отчаяньем: «Скрипка разбилась…»

— Правда, хорошая песня? — проснулся Ивар Кундри. — Это ранний Асбьерн.

— Это? — я с недоумением прислушалась к бодрому грохоту.

— Да нет, та, первая. Можно мне взглянуть?

Он протянул руку к браслету, и я не решилась отказать. Кундри долго разглядывал его, гладил пальцем и почему-то вздыхал. Потом вернул мне.

— Хорошая песня, — повторил он. — Смотрите-ка, подъезжаем.

За окнами замелькали дома. Это была Рубия.

Высокие полупрозрачные здания, зеленые заросли у их подножий. Мимо автобуса пробежали, подпрыгивая, две девочки, за ними ковылял толстый щенок. Тяжело проплыла женщина с набитыми сумками. Экскурсовод торопила нас в столовую. А я вспомнила вдруг, что Рубия лишь за годы Восстания трижды сжигалась дотла. Откуда только брались силы восставать из пепла?..

От Рубии дорога стала скверной. Когда автобус подпрыгивал на выбоинах, поручни кресел мелко дребезжали. С задних сидений доносились сдержанные охи. Когда наконец автобус затормозил, дружный вздох облегчения взлетел к потолку.

Сначала показалось, что мы остановились в чистом поле. По обе стороны от дороги вставала высокая трава. Только потом я разглядела за травой, на краю неба, низкий холм, и на нем сквозь зелень — беспорядочное нагромождение черных камней. Это был Тинтажель.