Энтони Райан - Владыка башни

Ее дрожь превратилась в судороги, меч затрясся. «Один удар, и…» Рива шагнула назад, оступилась и упала.

— Пойдем с нами, — умоляюще произнес он.

Она вскочила и побежала прочь, сквозь темную колышущуюся траву, и слезы застилали ей глаза. Лезвие меча поблескивало, отмечая взмахи ее руки, а вслед ей несся его печальный крик:

— Рива!

«Семя прорастет…»

Зуд начался на следующее утро после убийства старика в храме. Френтис открыл глаза. Женщина, обнаженная, еще спала, прижавшись к нему. Во сне она казалась спокойной и довольной, темные локоны упали на лицо и слегка шевелились от размеренного дыхания. Мучительно захотелось ее придушить. Используя его тело, она радостно ликовала, впиваясь ногтями в спину, обхватив его бедрами. Тяжело дыша, бормотала какую-то невнятицу на воларском:

— Перед нами… весь мир… любовь моя… Пусть Союзник продолжает играть в свою игру… Вскоре я начну собственную… А ты… — Она остановилась, с улыбкой целуя его в лоб, пот капал с ее сосков на его исполосованную шрамами грудь. — Ты станешь той фигурой, которая решит исход всей партии.

Теперь он лежал, освещенный солнцем, проникающим сквозь щели в ставнях. Так хотелось, чтобы руки преодолели неподвижность, чтобы ладони сжали ее горло. Он пытался обратить свое желание в действие, но руки продолжали вяло и недвижно лежать вдоль тела. Даже теперь, плутая в своих снах и кошмарах, она держала его в узде.

Френтис почувствовал зуд, пока его взгляд бездумно блуждал по расписному потолку комнаты. Едва заметная щекотка в боку, чуть ниже ребер. Сперва он решил, что это один из бесчисленных клопов, которых полно было в этой части империи, но потом засек ритм, легкий, но слишком четкий и правильный, чтобы счесть это укусами насекомого.

Женщина потянулась, перекатилась на спину, подняла веки и улыбнулась.

— Доброе утро, любимый.

Френтис промолчал. Она закатила глаза.

— Ну-ну, не надо дуться. Поверь, тот человек абсолютно не вписывался в твои строгие моральные каноны. — Она встала, голой прошлепала к окну и посмотрела на улицу сквозь щель между ставнями. — А мы тут, похоже, наделали переполоху. Впрочем, ничего удивительного. Реакция неразумных тварей, обнаруживших, что их так называемый бог оказался неспособен защитить свой храм от сожжения, всегда отвратительна. — Женщина отвернулась, зевнула и провела пятерней по спутанным волосам. — Иди оденься. Наш список длинен, как и наш путь.

В коридоре он наткнулся на горничную. Та изумленно охнула, вытаращив глаза. Закрыв дверь перед покрасневшей девушкой, Френтис начал одеваться. Странное покалывание не прекращалось. Сейчас у него появилась относительная свобода движений, и он смог провести пальцами по зудевшему месту. Там не нашлось ничего, кроме широкого рубца, идущего от бока к грудине. Хотя… Что-то было не так, какое-то едва заметное изменение в поврежденной коже: как будто она чуть-чуть разгладилась. На взгляд — никакой разницы, но пальцами он это почувствовал. «Неужели?.. Разве это в принципе можно вылечить?»

Он вспомнил ее смятение, когда она увидела кровь старика на его лице, то, как она его связала. Увидел ее глаза, ищущие признаки малейших изменений в его состоянии, услышал последние слова умирающего… «Семя прорастет…»

Путы нетерпеливо задергались, и он продолжил одеваться. Исчезают его шрамы или нет, путы покамест никуда не делись.

Они отправились в порт и сели на небольшое торговое судно, направлявшееся в сторону Двенадцати Сестер. Капитан, старый морской волк, довольно подозрительно покосился на Френтиса и что-то пробурчал. Женщина рассмеялась и сказала Френтису на воларском:

— Он говорит, что ты похож на северянина.

Затем обратилась к капитану, уже на альпиранском. Ее объяснение, похоже, полностью его удовлетворило. Он указал им маленький пятачок на палубе, не занятый клетками с курами и бочонками специй. Не прошло и часа, как судно покинуло гавань, развернуло паруса и поймало северо-западный ветер.

— Ненавижу моря, моряков и их посудины. — Женщина с отвращением посмотрела на волны. — Однажды, чтобы попасть на Дальний Запад, мне довелось пересечь океан. Бесконечные дни на одном корабле с идиотами-хозяевами и их рабами. Пришлось сдерживаться из всех сил, чтобы не поубивать их к середине путешествия.

Раздался крик. Молодой матрос показывал рукой куда-то по правому борту и возбужденно вопил. Они подошли к лееру, где уже толпился гомонивший на альпиранском экипаж. Сначала Френтис не заметил ничего, что могло бы вызвать подобный интерес, но потом примерно в двухстах ярдах от судна заметил какое-то клокотанье. Мелькнул большой хвост, напоминающий парус. Кит! Френтис уже видел китов на ренфаэльском побережье — животное, что и говорить, впечатляло, но вряд ли это такое уж необыкновенное зрелище для бывалого моряка.

Бурление в море усилилось, в брызгах мелькнуло что-то красное. Из пены поднялась огромная заостренная голова, в ней открылась пасть, обнажая ряды блестящих зубов. В следующее мгновенье бестия ушла под воду, и показался здоровенный хвост более сорока футов длиной. Кожа блестела на солнце: снизу молочно-белая, сверху розовые полосы на темно-сером фоне. Хвост напоследок шлепнул по воде и исчез. Море успокоилось: пятно крови на поверхности воды колебалось только от пузырей, поднимающихся из глубины.

— Красная акула, — пояснила женщина. — Удивительно, что она подошла так близко к берегу.

Обрадованная команда еще немного погомонила и разошлась. Видно, акула была хорошей приметой.

— Они говорят, что бог моря Ольбисс послал акуле кита, чтобы насытить ее голод, поэтому нам теперь ничего не угрожает. — Женщина отвернулась, скрывая презрительную гримасу. — Увы, чтобы насытить мой голод, потребуется нечто большее, чем кит.

Четверо суток спустя в утренней дымке показалась высокая гора. Она была неестественно темной, но по мере того, как ветер гнал судно вперед, Френтис понял, что гора сплошь поросла лесом. Эта женщина снова притащила его в джунгли.

Судно пришвартовалось к узкому причалу в гавани на южной оконечности острова. По словам женщины, остров назывался Ульпенна и был самым восточным из архипелага Двенадцати Сестер — своеобразной цепочки между континентами. Они пошли вдоль причала к большому поселению, состоявшему сплошь из деревянных домов. В отличие от затрапезного рынка рабов на воларском берегу, этот город смотрелся солидно, даже изысканно, что указывало на долгие годы мирного, безмятежного существования. Дома в большинстве своем были двухэтажными, с резными статуями на верандах, ни одна из которых не повторялась.