Маргарита Дорогожицкая - Тени забытой шестой

— Тут, — указал я на въездные ворота. — Их надо будет украсить гирляндой из живых хризантем.

И мстительно добавил:

— Желтых, а не белых!

Глупость полная, она все равно их не увидит…

— Забудь. Белых, разумеется, белых. Гирлянда должна быть из белых хризантем. Не следует привлекать внимание.

Выспаться у меня не получилось, хоть я и устал, как собака. Разум отказывался отдыхать, лихорадочно в сотый раз прокручивая детали плана и все больше сомневаясь в оном. Страх заполз в душу, отчаяние смешалось с решимостью идти до конца. Поэтому так и получилось, что ночь накануне свадьбы я не спал, а молился и медитировал, чем привел себя в странное состояния сна наяву. Мне казалось, что я вижу свое тело как будто со стороны.

Дворец был похож на разворошенный муравейник. Императорский кортеж выдвинулся по утру, а свадебная процессия невесты должна была выехать из дворца только к полудню и через час прибыть на площадь к Штефскому собору. Золоченная карета уже ждала на подъездной аллее дворца. Расшитые рубинами шторки, стеклянная алая корона на крыше, шестерка рыжих лошадей (на самом деле пять рыжих, а одна белая, но перекрашенная), бриллиантовые уздечки, попоны из золотой парчи. Образец дурновкусия, сияющий на солнце.

Свадебный наряд вояжны весил наверное столько же, сколько и она сама. Его в ее покои внесли несколько придворных дам под строгим надзором обер-церемониймейстера.

— Фрон Тиффано, ваш экипаж уже ждет, — напомнил он мужчине в багряной мантии, пышно расшитой золотом.

Господи, да это же я… Как странно видеть себя со стороны… С виду такой спокойный и важный, только лицо нездорового зеленоватого оттенка. А если прислушаться, то можно услышать, как бурлит… нет, не страсть. Живот прихватило от страха.

— Да, я знаю. Хочу увидеть ее светлость перед…

— Она одевается!

— Тогда я подожду, — я сложил руки на груди, надеясь выглядеть солидно, но на самом деле всего лишь пытаясь унять бурю в животе. — Однако твердо намерен увидеть ее светлость.

— Зачем?

Я смерил обер-церемониймейстера взглядом, полным презрения и самой искренней муки, и издал горестный стон:

— Какое возмутительное отступничество от церковных канонов! Вы забыли, что перед венчанием должно исповедаться?

Обер-церемониймейстер стушевался, но ненадолго.

— Но сейчас уже поздно!.. Почему вы не исповедали ее светлость вчера?

— Потому что у ее светлости вчера была изжога! — раздражился я. — И она опять изволила швыряться едой в то время, как крестьянские дети от голода пухнут!

Она сидела перед зеркалом в ослепительно белом подвенечном платье. Тяжелая кружевная фата, расшитая каплями рубиновой крови, и уродливая венчальная тиара лежали на кровати. Мой свадебный подарок — большой сундук, полный книг по богословию, философии и истории, стоял не открытым. Им ожидаемо побрезговали.

— Фрон Тиффано, как мило, что вы зашли. Не поможете мне с фатой? — спросила она, не отрывая взгляда от зеркала и прижимая к губам облатку кроваво-красного цвета.

Я ничего ей не ответил. Страх пропал, наступила какая-то странная легкость. Я просто стоял и смотрел, мысленно представляя, как подхожу, закрываю Хриз рот, подхватываю ее на плечо и уношу. Моя Хриз. Я так долго сдерживался и впервые мысленно назвал ее по имени. Не светлой вояжной, не Шестой, не безумицей или убийцей. Хриз… Оказалось, что не только мысленно. Я сказал ее имя вслух.

— Что за фамильярность? — нахмурилась она и повернулась ко мне. — Почему вы застыли столбом? Что у вас с лицом? Помогите же мне!

Тут в дверь проскользнула Лу и боязливо замерла на пороге, косясь то на меня, то на грозную невесту.

— А ты почему еще не готова? — строго спросила та девушку, которая была в простом домашнем платье.

— Я плохо себя чувствую, ваша светлость, — громко объявила Луиджиа и закрыла за собой дверь, оставив снаружи свору поджидающих придворных дам и отрезав последние пути к отступлению.

— Лу, девочка моя, — ласково начала ее светлость, причмокнув накрашенными губами, — неужели ты не хочешь увидеть, как твой любимый император будет клясться мне в вечной любви и верности перед ликом Единого?

Девушка вспыхнула и закусила губу, но стойко стерпела издевательство.

— Луиджиа Храфпоне! — повысил голос и я, удивляясь тому, что еще могу говорить, и говорить так громко, что меня слышно за плотно закрытыми дверьми. — Почему вы вмешиваетесь в таинство исповеди!

— Простите меня! — звонко ответила она и сделала шаг вперед.

— Что за спектакль вы здесь оба устроили? — нахмурилась ее светлость, почуяв неладное и вставая на ноги. — Я все равно вас достану! Заставлю!..

Я швырнул стул, и ее голос утонул в грохоте разбившегося зеркала.

— Какого демона! — вскрикнула она, проворно отскакивая в сторону.

Я улыбнулся и заорал в ответ:

— Ваша светлость, немедленно прекратите! Это не повод гневаться!

Лу схватила второй стул и грохнула его об стену. Светлая вояжна все поняла, побледнела и рванула было к двери, но под моим немигающим взором окаменела на полпути. Ее лицо налилось багровым румянцем.

— Простите меня! — навзрыд выкрикнула Лу и достала из складок платья склянку. — Умоляю, ваша светлость, простите! Не надо! Не бейте меня!

Прекрасная невеста оказалась в моих объятиях, чтобы уже никогда из них не вырваться.

Я вышел из покоев светлой вояжны, утирая лоб. Меня до сих пор била дрожь. За дверью опять раздался грохот.

— Что там? Ну что, что? Гневаться изволит, да? — обступили меня придворные дамы, засыпая вопросами.

— Бедная Лу… — совершенно искренне выдохнул я и покачал головой. — Не тревожьте ее светлость. Она сильно не в духе. Но я рискнул напомнить ей, что на венчание не подобает опаздывать никому, даже ей…

И красноречиво растер пламенеющую от пощечины щеку как доказательство собственной смелости. Придворные дамы сочувственно закудахтали.

— Поэтому ее светлость непременно появится. Просто дождитесь ее и ни в чем ей не перечьте, умоляю вас! Иначе будет как с Луиджией…

Обменявшись тайными знаками с Велькой в гвардейской униформе, бросив мимолетный взгляд на грузовых извозчиков и найдя там своих, я уселся в скромный экипаж рядом с отцом Георгом, и мы отправились в собор.

— Мальчик мой, — осторожно начал он, когда экипаж въехал в город, — меня тревожит твое излишнее спокойствие.

— Вы совершенно правы, отец Георг, — ответил я, выглядывая из окошка и разглядывая ворота, увитые низко висящими гирляндами белых хризантем. — Я спокоен, ибо верую в Единого и в то, что он не допустит того, чтобы Шестая оскверняла своим существованием наш мир.

— Ох и упрям же ты… — покачал головой старик. — Я боюсь за тебя, Кысей. Очень боюсь.